Все цитаты из книги «Том 3. Собачье сердце. 1925-1927»
Мы прямо ужаснулись. Какое-то наваждение. Точно призрак побывал в нашем городе.
Гау-гау… га… строномия. Если тёмные бутылки с плохой жидкостью…
— Плохо лечит. Молодой. Понимаешь, глотку заложило, а он смотрит, смотрит… То грудь, то живот… Тут делов полно, а на больницу полдня. Пока выедешь — вот-те и ночь. О, Господи! Глотка болит, а он мази…
Когда он воскрес, у него легонько кружилась голова и чуть-чуть тошнило в животе, бока же как будто не было, бок сладостно молчал. Пёс приоткрыл правый томный глаз и краем его увидел, что он туго заби…
М. боится, что ее скоро за какой-нибудь пустяк выкинут с позором со службы, и хочет, чтобы ее заявлению был дан ход.
— Переоденьтесь сейчас же. Да, вот что: выпейте у Дарьи Петровны водки.
— По-американски, товарищи, лишних слов не будем терять, — заявил председатель. — Начало читать не будем, там важного ничего нет. На первой странице все отпадает, стало быть, а прямо приступаем к пар…
— Эх, надоел! — сверкнув глазами, крикнула кепочка и сухим локтем ударила Таракана в грудь.
Администратор выключился, затем обогнал Америку и явился в час без четверти.
— Вы каждому оратору в отдельности желаете возразить или всем вместе? — спросил председатель.
— Список ораторов исчерпан, — уныло сказал растерявшийся председатель, недовольный ослаблением оживления работы. — Никто, стало быть, возражать не желает?
Ночь течет, черна и молчалива. Где-то оголенный лес, за ним речка, холод, осень. Далеко, далеко взъерошенная буйная Москва. Мне ни до чего нет дела, мне ничего не нужно, и меня никуда не тянет.
— Озолотите меня, — задремывая, пробурчал я, — но больше я не по…
— Перестань, — промолвил я. Вынул часы и добавил: — Пять минут даю думать. Если не согласитесь после пяти минут, сам уже не возьмусь делать.
— Именно, товарищ! — подтвердил Удэер. — В самом деле, если работу выполнить всю целиком, так и будет работа на 100 процентов. Так? А если мы еще сверх этого что-нибудь сделаем, ведь это лишние еще п…
Причем основной из них, я бы сказал, стеклянный. Он прозрачен.
Голос с галерки (среди общего гула). Тетка Токарева, жалуйся в нарсуд! Это безобразие! (Шум).
— Я с тобой тоже в одной комнате могу жить, но это не доказательство.
— Все-то ты пропиваешь, негодяй, — ответила ему Марья, — Что ж мы с тобой будем жрать теперь?
— Ах… так? — сказала фигура и рассердилась. — Ябедничать? Кто сказал — жаловаться? Вы?
«Добрые люди учка и дорпрофсожа, распорядитесь, чтобы местком уплатил жалованье Силаевой с 1 января по 1 октября 1924 года, когда она в месткоме мыла полы и таскала воду, по настоящей, правильной рас…
— Я воевать не пойду никуда! — вдруг хмуро тявкнул Шариков в шкаф.
(Далее в тетради вырезано десятка два страниц.)
— Что случилось? (Слышно было, как тело Аксиньи прилипло к двери.)
Я расхаживал у себя по кабинету, и пол поскрипывал под ногами, и было тепло от голландки-печки, и слышно было, как грызла где-то деловитая мышь.
— Ветер в июне — это верно, а июль — август будете как в раю.
— Во-первых, — перебил его Филипп Филиппович, — вы мужчина или женщина?
— Леопольд Леопольдович выписал, — с гордостью доложила Пелагея Ивановна.
— Вы сегодня дежурите в приемном покое? — спросил я, зевая.
Я коротко простонал и вылез из корыта. Два ведра вылил на себя с остервенением. Потом, сидя на корточках перед пастью печки, голову засовывал в нее, чтобы хоть немного просушить.
— Голубчик, — сквозь пелену дождя сказал Деес, — радость у меня нежданная, негаданная, — при этом вода из Дееса хлынула в три ручья, — получаю я назначение новое. Недаром, значит, послужил я социалис…
— Извиняюсь, — сказал четвёртый, похожий на крепкого жука.
— А знаете что, Сидор Сидорыч, — сказал несколько просохший Деес, — ведь я со всеми не могу попрощаться, ведь мне сегодня ехать надо. Как же я расстанусь с дорогими моими сослуживчиками: конторщичкам…
— Это не я радиозаяц, а Петя радиомерзавец, — ответил я, — он меня ни о чем не предупредил и, кроме того, испортил всю комнату и отношения с окружающими. Вот двадцать четыре рубля, и еще шесть рублей…
В душе у меня ярость шипела, и прежде всего потому, что я ровным счетом понятия никакого не имею о том, как готовить раствор морфия для подкожного впрыскивания. Я врач, а не фельдшерица!
— Дорогу-то вы знаете? — спросил я, кутая рот.
Выяснилось только одно — что Полиграф отбыл на рассвете в кепке, в шарфе и пальто, захватив с собой бутылку рябиновой в буфете, перчатки доктора Борменталя и все свои документы. Дарья Петровна и Зина…
Эх, чудак. Подманивает меня. Не беспокойтесь! Я и сам никуда не уйду.
Итак, после побега из Москвы из лечебницы доктора… (фамилия тщательно зачеркнута) я вновь дома. Дождь льет пеленою и скрывает от меня мир. И пусть скроет его от меня. Он не нужен мне, как и я никому …
— Какие ж это деньги, — злобно огрызался Егорыч, — за двадцать целковых в месяц муку-мученскую принимать… Ах ты, проклятая! — Он бил ногой в землю, как яростный рысак. — Деньги… тут не то что сапоги,…
— Вам жалко? — осведомился Шариков и глянул исподлобья.
— Нет у нас такого количества. Граммов десять дам.
— Брешут-с они, молодой человек. Поверьте опытности. Позвольте, куда ж вы? В очередь!
Филипп Филиппович сжал губы и ничего не сказал. Опять как оглашённый загремел телефон. Филипп Филиппович, ничего не спрашивая, молча сбросил трубку с рогулек так, что она, покрутившись немного, повис…
Из десятого, после того как он своей змее руку сломал, — в 12-й. Тогда он ей ухо откусил — в 16-й. Тогда он ей глаза выбил сапогом — в 24-й разряд тарифной сетки. Но в сетке выше разряда нету. Спраши…
Вредны ли эти сны? О нет. После них я встаю сильным и бодрым. И работаю хорошо. У меня даже появился интерес, а раньше его не было. Да и мудрено, все мои мысли были сосредоточены на бывшей жене моей.
— Прощай и раскайся в своем поведении! — крикнуло ему начальство вслед.
И я тоже поздравляю. Так вам и надо. Не развивайте протекционную систему на транспорте, не строчите записок кому попало. Не ходите черным ходом.
«…Уезжая от вас (здесь бумага заляпана слезами), разрешите, товарищи, надеяться мне, что и в дальнейшем вы, рабочие и служащие, как один, будете всемерно поддерживать свой авторитет перед администрац…
Анна. Если не уедешь отсюда в город, я удавлюсь. Ты слышишь? Посмотри на свои руки, посмотри.
— Ну, понятное дело, исследую, — продолжила коллега Пелагея Иванна, — чувствую под пальцами в родовом канале что-то непонятное… То рассыпчатое, то кусочки… Оказывается — сахар-рафинад!
Трое, открыв рты, смотрели на оплёванного Швондера.
С лавки навстречу поднялась закутанная женщина. Знакомые глаза заплаканно глянули на меня из-под края бурого платка. Я узнал Марью Власьевну, акушерку из Горелова, верную мою помощницу во время родов…
— Нет, благодарю вас, голубчик. Ничего делать сегодня не будем. Во-первых, кролик издох, а во-вторых, сегодня в большом — «Аида». А я давно не слышал. Люблю… Помните? Дуэт… тари-ра-рим.
Человечек, глазами следуя пальцу, скосил их через оттопыренную губу и любовно поглядел на галстук.
— Купил ты, к примеру, три бутылки, — продолжал Всемизвестный, — и…
Несмотря на то, что Борменталь и Шариков спали в одной комнате приёмной, они не разговаривали друг с другом, так что Борменталь соскучился первый.
Затем его с гвалтом волокли за шиворот через приёмную в кабинет. Пёс подвывал, огрызался, цеплялся за ковёр, ехал на заду, как в цирке.
— Я не хочу, — злобно отозвался Шариков, пытаясь устремиться вслед за сгорающей от стыда барышней и Филиппом Филипповичем.
— Да что вы всё попрекаете — помойка, помойка. Я свой кусок хлеба добывал. А если бы я у вас помер под ножом? Вы что на это выразите, товарищ?
— Как же писать? — Нетерпеливо спросил он.
— Зачем? Мы учреждениями не занимаемся. Частное семейство — Штипельмана.
Пёс встал на задние лапы и сотворил перед Филиппом Филипповичем какой-то намаз.
В клубе имени тов. Луначарского народу набилось видимо-невидимо, все огни горят, лозунги сияют. И счастливые матери сидели на сцене с младенцами в конвертах, радостно их укачивая.
Пёс здесь возненавидел больше всего тяпнутого и больше всего за его сегодняшние глаза. Обычно смелые и прямые, ныне они бегали во все стороны от пёсьих глаз. Они были насторожены, фальшивы и в глубин…
На раскрытой постели, рядом со скомканной простыней, в одном больничном белье сидел мельник. Его освещала маленькая керосиновая лампочка. Рыжая его борода была взъерошена, а глаза мне показались черн…
«Посижу, посмотрю, чтобы он в окно не выбросился, а там можно будет людей собрать. Эх, жаль, хороший был парень, умный, толковый…» — думал Щукин, садясь на край продранного дивана.
— Тебе лучше знать, батюшка, — заныла у меня на левом плече бабка искусственным голосом, и я ее сразу возненавидел.
Доклад по материнству прочтет Черная Маска.
Вот именно. Я давно уже собираюсь заговорить. И именно полным голосом.
— Какой там чёрт! Отец был судебным следователем в Вильно, — горестно ответил Борменталь, допивая коньяк.
Это Николай Васильевич Гоголь про «вечорку» сказал. Только он не знал, что в ней не один кавалер, а несколько, и каждый из них рассказывает изумительные вещи. Про пуговицы из крови и про памятник соб…
— Голубчик мой… доктор… скорее… умирает она. Я убийца. — Он глянул куда-то вбок, сурово и черно раскрыл глаза, кому-то сказал: — Убийца я, вот что.
По пляжу слоняются фигуры: кожа у них на шее и руках лупится, физиономии коричневые. Сидят и роются, ползают на животе.
— На польты пойдут, — ответил Шариков, — из них белок будут делать на рабочий кредит.
Одну из пуль я, по-видимому, вогнал ему в рот, потому что помню, что он качался на табурете и кровь у него бежала изо рта, потом сразу выросли потеки на груди и животе, потом его глаза угасли и стали…
Речь мельника была толкова. Кроме того, он оказался грамотным, и даже всякий жест его был пропитан уважением к науке, которую я считаю своей любимой, — к медицине.
— Но это не все, — сказал Суворов, — я переехал в Москву. Мне помогли, и вот я снова при должности.
— Вот что… Сейчас, сейчас иду. А вы бегите к главному врачу, будите его, сию секунду. Скажите, что я вызываю его срочно в приемный покой.
Неожиданно косая молния и выстрел — бабах!!
Я разъясняю Коктебель: ветер в нем дует не в мае или августе, как мне говорили, а дует он круглый год ежедневно, не бывает без ветра ничего, даже в жару. И ветер раздражает неврастеников.
Испортив по возможности фельетон, Навзикат ставил на нем пометку: «В набор», и день для меня заканчивался. Далее весь свой мозг я направлял на одну идею, как сбежать. Дело в том, что Июль лелеял таку…
— За гривенник — даю полтинник, а за двугривенный — рубль! — равнодушно всех оповестил голос.
— Ничего, доктор, это вы ему на глаз наложили одну ложку.
Но вдруг его яростную мысль перебило. Внезапно и ясно почему-то вспомнился кусок самой ранней юности — солнечный необъятный двор у Преображенской заставы, осколки солнца в бутылках, битый кирпич, вол…
— Я тяжко раненный при операции, — хмуро подвыл Шариков, — меня, вишь, как отделали, — и он показал на голову. Поперёк лба тянулся очень свежий операционный шрам.
Я же — врач N-ской больницы, участка, такой-то губернии, после того как отнял ногу у девушки, попавшей в мялку для льна, прославился настолько, что под тяжестью своей славы чуть не погиб. Ко мне на п…
— Извиняюсь, — перебил его Швондер, — вот именно по поводу столовой и смотровой мы и пришли поговорить. Общее собрание просит вас добровольно, в порядке трудовой дисциплины, отказаться от столовой. С…
Готово. В комнате серая пасть, но пока она молчит: не хватает какого-то винта.
Из той же вежливости через пять минут рыдала вся контора Дееса.
— Не нужно, — сказал Рогов, уминая под мышку сапоги.
Голос Комарова. Спят они. Добудиться не можем.
Если играли на гармошке, что было немногим лучше «Милой Аиды», и пахло сосисками, первые буквы на белых плакатах чрезвычайно удобно складывались в слово «Неприли…», что означало «неприличными словами…
Но к 1923 году я возможность жить уже добыл.
Я прекратил это раньше, потому что не мог больше выносить воя из пасти.
Принимать бокс за классовую борьбу — глупо. Еще глупей — принимать классовую борьбу за бокс.
Шариков, не отрываясь, смотрел на Борменталевский нос.
Нелепые картины рисовались мне. Вот солдата начинает трясти. Сперва он ходит, рассказывает про Керенского и фронт, потом становится все тише. Ему уже не до Керенского. Солдат лежит на ситцевой подушк…
— Ты смотри, тут и милиционеры есть, — ответил Рогов, пробираясь в чаще спин.
— А тебе, Жан, ничего, — пояснил предместкома, — па зэн копек, как говорят французы, тебе только почет.
Пиджак, прорванный под левой мышкой, был усеян соломой, полосатые брючки на правой коленке продраны, а на левой выпачканы лиловой краской.
И тут он окончательно завалился на бок и издох.
— Бог с вами, голубчик, — отозвался хозяин. — Это спирт. Дарья Петровна сама отлично готовит водку.
— Это неописуемо! — воскликнул юноша, оказавшийся женщиной.
— Сколько дней девочка больна? — спросил я среди насторожившегося молчания моего персонала.
— Берите! — крикнул человечишко и нож всунул в голенище новых Таракановых сапог.
Затем шелест… На двух костылях впрыгнула очаровательной красоты одноногая девушка в широчайшей юбке, обшитой по подолу красной каймой.
— Филипп Филиппович, а если бы мозг Спинозы?
Голос. Ах, сукины коты!.. Павленко, качай, качай (рев воды).
Филипп Филиппович, бледнея, слушал рассуждения человека. Тот прервал речь и демонстративно направился к пепельнице с изжёванной папиросой в руке. Походка у него была развалистая. Он долго мял окурок …
— В спальне, — хором ответили все четверо.
Вместо ответа Василий горько зарыдал и выложил перед страдалицей кошелек.
— Молчите, — ответил ему хирург и толкнул желтое масло под кожу.
Какой ясный закат. Мигренин — соединение antipyrin'a coffein'a и ac. citric.
— Нет, не боюсь, его нету, — ответил Мервухин.
— Да дурака валяние… Разговаривают, разговаривают… Контрреволюция одна.
На рассвете 14-го февраля 1918 года в далеком маленьком городке я прочитал эти записи Сергея Полякова. И здесь они полностью, без всяких каких бы то ни было изменений. Я не психиатр, с уверенностью н…
Фамилию мою Капорцев не ставьте, а прямо напечатайте подпись «Магнит», поязвительнее сделайте его.
Двести лакеев порхали, взмахивая салфетками, а из телеграфа доносился вой скрипок. Там 15 пар танцевали фокстрот.
— Доктор, — узнал голос акушерки Пелагеи Ивановны, — вы проснулись?
— Много я видал ослов за сорок лет моей жизни, — начал Удэер…
Да что зубы. Чего только я не перевидел и не сделал за этот неповторяемый год.
— Да, — подтвердил гость. — Вам, может быть, моя фамилия неприятна?
В эту ночь мне приснился Коктебель, а моя мансарда на Пречистенке показалась мне душной, полной жирных, несколько в изумруд отливающих мух.
— Итак, они остаются. Демьян Лукич, вы поместите их во флигеле. С тифозными мы справимся во второй палате. Завтра я поеду в город и добьюсь разрешения открыть стационарное отделение для сифилитиков.
— Это вас вселили в квартиру Фёдора Павловича Саблина?
Филипп Филиппович ринулся туда. В разбитое окно под потолком показалась и высунулась в кухню физиономия Полиграфа Полиграфовича. Она была перекошена, глаза плаксивы, а вдоль носа тянулась, пламенея о…
«Бром? К чему бром? Разве бром помогает от разрыва сердца?»
Филипп Филиппович, не вставая, закинулся к кнопке на обоях и на звонок явилась Зина.
— «Р-раздаются серенады, раздаётся стук мечей!». Ты зачем, бродяга, доктора укусил? А? Зачем стекло разбил? А?
— Сидорчук, Махрушин, примите меры пресечения!
— Я в Коктебель хочу ехать, — неуверенно сказал я третьему и прибавил: — Только прошу меня не оскорблять, я этого не позволю.
— Наука ещё не знает способов обращать зверей в людей. Вот я попробовал да только неудачно, как видите. Поговорил и начал обращаться в первобытное состояние. Атавизм.
— Руки доктору мыть! Аксинья! — тотчас крикнула Анна Николаевна. Лицо ее было торжественно и серьезно.
Двести пятнадцатый номер получил две бутылки и фунт синьки, двести шестнадцатый — две бутылки и флакон одеколону, двести семнадцатый — две бутылки и пять фунтов черного хлеба, двести восемнадцатый — …
Господин уверенно пересёк в столбе метели улицу и двинулся в подворотню. Да, да, у этого всё видно. Этот тухлой солонины лопать не станет, а если где-нибудь ему её и подадут, поднимет такой скандал, …
— А… констатировать, стало быть… Что ж, давай ее сюда.
— Ничего подобного. А если я темный? А неразвитой? А наследственные социальные условия? А? А первая судимость? А алкоголик?
— Гулять я ее вез, мою птичку, — елейным голосом отозвался Банкин.
— Нет, вновь в театре. И по моей специальности, администратором. Я вздрагивал от радости, любуясь вашим городом, не совру вам: я плакал не раз в своем номере гостиницы, представляя себе столицу через…
Эти друзья природы прибывают в Коктебель и ныне из Москвы, и точно в таком виде, как нарисовано на «Бубнах». С ними жены и свояченицы: губы тускло-малиновые, волосы завиты, бюстгальтер, кремовые чулк…
Тогда Ванькин обменял на два других имени: Мессалина и Пестелина, и только председатель завкома его осадил, объяснив, что «Мессалина» — такого имени нет, а это картина в кинематографе.
На столе валялся вдребезги разбитый портрет.
— Подлец, подлец, — всхлипнула молодая женщина и давилась слезами.
— Дарья Петровна, извините ради бога, — опомнившись, крикнул ей вслед красный Филипп Филиппович.
Якобы он сидел в кабинете на корточках и жёг в камине собственноручно тетрадь в синей обложке из той пачки, в которой записывались истории болезни профессорских пациентов! Лицо будто бы у доктора был…
— У меня темно от пяти до двенадцати вечера.
— За внуков ваших я не ручаюсь, но сын ваш будет венчаться в этой шубе.
— Что ж ему говорить… Да вы напрасно его прелестным ругаете. Он интересы защищает.
«Фу, гадость… Отчего мне так мутно и страшно…» — подумал пёс и попятился от тяпнутого.
— Позвольте, профессор, — начал Швондер, меняясь в лице.
Судья долго говорил с жаром, прикладывая руки к сердцу, и дело кончилось мировой.
Посреди буйно разросшегося сада дом с мезонином идеальной чистоты, и на двери этого дома маленькая медная дощечка: «А. П. Чехов».
— Замечательно, — отвечают ему двухнедельные старожилы, в голосе их слышна подозрительно-фальшивая восторженность, — просто изумительно! Ты знаешь, когда этот камешек особенно красив?
За белку я плачу до сих пор. Каждый месяц.
— Полынная хорошая есть, — посоветовал приказчик.
И Чемсова голова закачалась, как у фарфорового кота.
Мы и не погибли, не заблудились, а приехали в село Грищево, где я стал производить второй поворот за ножку в моей жизни. Родильница была жена деревенского учителя, и пока мы по локоть в крови и по гл…
— Это так… — добавил решительно Фёдор, — вот это так… Да по уху бы ещё…
«Вздор — ручка. Никакого значения не имеет. Ты сломал ее уже мертвому младенцу. Не о ручке нужно думать, а о том, что мать жива».
— Не беспокойтесь, Филипп Филиппович, — паталогоанатомы мне обещали.
— Постой! — хрипло молвил Таракан и придержал голос за рукав. — Погоди-ка!
— Вы что же это. Опять у вас ночью светик горел?
— Ну, что ж, вылечил? Капли, наверно, давал. У него капли есть замечательные…
— Что же это такое, глубокоуважаемый Николай Васильевич? — спросил я. — Что это такое, в самом деле? Ведь позавчера это были блистательные ботинки без каких бы то ни было признаков болезни?
— Тридцать две копейки? Три пятьдесят шесть! Сдачи сорок четыре копейки! Следующий!
«Литературная газета», 21 февраля 1973 г.
«Предположим — милиционер. И вот подходит к нему гражданин…»
— Гражданчики, затушите папироски. Тут у них динамит на станции.
Нужно вам сказать, что, живя второю жизнью, я сочинил нечто листа на четыре приблизительно печатных. Повесть? Да нет, это была не повесть, а так, что-то такое вроде мемуаров.
— Трудные кассы английские, дорогие товарищи, с тройным шрифтом на замке и электрической сигнализацией. Изящная штучка. В Ленинграде Бостанжогло, он же графчик Карапет, резал ее 27 минут. Рекорд.
— Извините… У меня нет возможности повторить всё, что они говорили. Я не охотник до бессмыслиц. Достаточно сказать, что они предложили мне отказаться от моей смотровой, другими словами, поставили мен…
— Помилуйте, — уверенно ответил человек, — как же так без документа? Это уж — извиняюсь. Сами знаете, человеку без документов строго воспрещается существовать. Во-первых, домком…
Армянская же всегда резня, сколько бы раз негодяй Энвер ее ни устроил. Кстати, об армянах: слова «порядконаводитель» (стр. 17) нету тоже. Слово «консула», если говорить откровенно, заменено в русском…
— Гм… — с интересом отозвался тяпнутый, розовея от супа и вина.
— Слово предоставляется следующему оратору — Пеленкину, — выкрикнул председатель, растерянно улыбаясь.
Я решил так. Обращусь к Бомгарду. Почему именно к нему? Потому что он не психиатр, потому что молод и товарищ по университету. Он здоров, силен, но мягок, если я прав. Помню его. Быть может, он над… …
— Дорогой друг, поздравь! Меня прикрепили!
Обнаружил я записки Лихонина, Кириллова и выше упомянутую резолюцию. Пишут они, что он старательный.
Одним словом, возвращаясь из больницы в девять часов вечера, я не хотел ни есть, ни пить, ни спать. Ничего не хотел, кроме того, чтобы никто не приехал звать меня на роды. И в течение двух недель по …
— Чем мне теперь заболеть, уж я и ума не приложу, — говорит сам себе Пузырев, — не иначе, как придется мне захворать громаднейшим нарывом на ноге.
Так мы и продолжали разговор. Он, помаргивая, смотрел в мои зрачки, а я в его. Вернее, это был не разговор, а мой монолог. Блестящий монолог, за который любой из профессоров поставил бы пятерку пятик…
— Там до вас, товарищ Чемс, корреспондент приехал.
Настала очередь Швондера смутиться. Преображенский злобно и тоскливо переглянулся с Борменталем: «Не угодно ли — мораль». Борменталь многозначительно кивнул головой.
Баба испуганно вертела головой, поняв, что в чем-то она провинилась.
В порошках по 1,0… разве можно по 1,0?.. Можно.
Вздор! Он не догадывается. Ничто не выдает меня. Зрачки меня могут предать лишь вечером, а вечером я никогда не сталкиваюсь с ним.
На руках молчаливо сидел младенец и глядел на свет карими глазами. Никакого желтого пузыря не было и в помине.
И начинался вой. Пса, прилипшего к ковру, тащили тыкать в сову, причём пёс заливался горькими слезами и думал — «бейте, только из квартиры не выгоняйте».
Я не поехал. Не могу расстаться с моим кристаллическим растворимым божком.
— Нет, а вы такие молодые, мадам, и одинокие, как…
— Отлично, — послышался его голос, — сейчас же везите, сейчас же!
— Я не зло… — смущённо забормотал субъект, продолжая раздеваться, — я, дорогой профессор, только в виде опыта.
— Холостой я, главная причина. Обдумать-то меня некому.
И мы задержались, облепив окна, как гроздья винограда.
— Напишите расписку на двадцать рублей, Бенвенутто, — сказал заведующий, — но только принесите рассказ, я вас серьезно прошу.
И около четверти часа он пробыл в ванной в странном настроении духа — то ли в злобе, то ли в каком-то тяжёлом упадке. Всё было скучно, неясно…
Подвязки дамские под названием «Ле жартьер», за 4 с полтиной, и они рассыпались через две недели.
— Вот черт! Засунул же куда-то! — говорила недоуменно ревизионная комиссия, — ну уж, долго ждали, подождем еще, сейчас придет.
— А знаете, жалко его. Представьте, я привык к нему.
«В самом деле: если ничего острого, а, скажем, сифилис, то почему он не едет сюда сам? Зачем я должен нестись через вьюгу к нему? Что, я в один вечер вылечу его от люэса, что ли? Или от рака пищевода…
— Таким образом, вы — Котомкин-Таврический.
Итак, я остался один. Вокруг меня — ноябрьская тьма с вертящимся снегом, дом завалило, в трубах завыло. Все двадцать четыре года моей жизни я прожил в громадном городе и думал, что вьюга воет только …
— «Я вас прошу, Иван Арнольдович, купить ему бельё, штаны и пиджак».
— Ей-богу, интереснее, чем на борьбе в цирке, — заметил женский голос.
— Ах, вы это называете кассой? Извиняюсь, — отозвался Майорчик, с презрительной усмешкой, — это — старая коробка, в которой следует пуговицы держать от штанов. Касса, дорогие товарищи, — заговорил ме…
«Что он там разыскал?» — подумал я, косясь на доктора. Меня он всегда очень интересовал. Внешность его как-то не соответствовала его профессии. Всегда его незнакомые принимали за актера. Темноволосый…
Дураки нашего города смеялись над Петровым, предлагая испробовать дом при помощи керосина, но тот отказался, и, как оказалось, совершенно напрасно, не ходил бы он теперь к лету в шубе, с календарем в…
Уважаемый Павел Илларионович. Я сейчас получил письмо от моего товарища по университету доктора Полякова. Он сидит на Гореловском моем бывшем участке в полном одиночестве. Заболел, по-видимому, тяжел…
Вам, друг, объясняю, и вы поймете: мыслимо ли написать хороший фельетон по поводу французского министра, если вам до этого министра нет никакого дела?.. Где министр, что министр?!
Чудак эта Анна Кирилловна! Точно я не врач, 1/2 шприца = 0,015 morph.? Да.
— Мамаша, жена моя законная, — говорил Василий, плача от умиления, — ведь подумать только, чего ты натерпелась, моя прекрасная половина жизни, ведь легкое ли дело рожать, а? Ведь это ужас, можно сказ…
— Заверь мне, милый человек, заявленьице!
Брандмейстер. Э, ты, я вижу, не уймешься (швыряет в него сапогом), вон!..
«Эх, Додерляйна бы сейчас почитать», — тоскливо думал я, намыливая руки. Увы, сделать это сейчас было невозможно. Да и чем бы помог мне в этот момент Додерляйн? Я смыл густую пену, смазал пальцы йодо…
— Лаской-с. Единственным способом, который возможен в обращении с живым существом. Террором ничего поделать нельзя с животным, на какой бы ступени развития оно ни стояло. Это я утверждал, утверждаю и…
Умудренный опытом, Всеволод заранее послал все документы в копиях в учк. В этих копиях между прочим находилась рекомендация Всеволода.
И тут бабка выросла из-под земли и перекрестилась на дверную ручку, на меня, на потолок. Но я уж не рассердился на нее. Повернулся, приказал Лидке впрыснуть камфару и по очереди дежурить возле нее. З…
Сидор Иванович уныло повесил голову и вздохнул.
А на Кузнецком кипело, как в чайнике. Ежесекундно пролетали мягкие машины, в витринах сверкало, переливалось, лоснилось, и сам Мохриков отражался в них на ходу с портфелем то прямо, то кверху ногами.
Побежали дни в N-ской больнице, и я стал понемногу привыкать к новой жизни.
Шариков сам пригласил свою смерть. Он поднял левую руку и показал Филиппу Филипповичу обкусанный с нестерпимым кошачьим запахом — шиш. А затем правой рукой по адресу опасного Борменталя из кармана вы…
Ночь разворачивается над Ялтой яркая. Ноги ноют от усталости, но спать не хочется. Хочется смотреть на высокий зеленый огонь над волнорезом и на громадную багровую луну, выходящую из моря. От нее чер…
— Товарищи. Позвольте мне слово, — вдруг звучным голосом сказал Всемизвестный (имя его да перейдет в потомство). — Я лично против того, чтобы этот вопрос ставить на обсуждение. Это отпадает, товарищи…
Садился вечер. Мимо плыл Карадаг. Сердитый и чернеющий в тумане, и где-то за ним растворялся во мгле плоский Коктебель. Прощай. Прощай.
Снег изменился, стал как будто серее. Лютых морозов уже нет, но метели по временам возобновляются…
— Насчёт семи комнат — это вы, конечно, на меня намекаете? — Горделиво прищурившись, спросил Филипп Филиппович.
В нем оказался продолговатый смятый бланк с синим штемпелем моего участка, моей больницы… Незабываемый бланк…
И в этот вечерний, вольный, тихий час сидят на мраморных скамейках, дышат воздухом и смотрят на два моря — парковое зеленое, гигантскими уступами — сколько хватит глаз — падающее на море морское, кот…
— Здравствуйте, дорогой товарищ Мервухин, — сказал зловещим голосом Птоломеев.
Первым взяло гражданина соседа. Он остановился над своим бифштексом на полдороге, когда на тарелке лежал еще порядочный кусок. И видно было, что бифштекс ему разонравился. Затем его лицо из румяного …
Была зловещая лунная ночь над Кисловодском через несколько дней после погребения Корабчевского-сына.
Вся эта история началась с того, что, по словам всезнающей Аксиньи, конторщик Пальчиков, проживающий в Шалометьеве, влюбился в дочь агронома. Любовь была пламенная, иссушающая беднягино сердце. Он съ…
Шмонин (тихо Гудзенке). Ишь, железная баба. (Громко.) Ну, ладно, мы и без тебя обнаружим этого супчика, который вносит раскол в учреждение. Мы ему покажем! Ну, ладно. Переходим дальше. Товарищ Токаре…
— Я в-вам помешал? — обиженно спросил гость.
— Ванька, не будь сволочью, дай рупь шестьдесят две!..
Входя в Букингемский дворец, не говори: «мир хижинам». Это совершенно неуместно.
— Все имеется, только умоляю тебя: уйди ты к чертям!
И вот… раздались громкие шаги, затем негромкое икание, и в больнице появился гражданин Сильнейший запах пива появился вслед за гражданином и смешался с запахом иода и хлороформа.
Показание к операции: постановка опыта Преображенского с комбинированной пересадкой гипофиза и яичек для выяснения вопроса о приживаемости гипофиза, а в дальнейшем и о его влиянии на омоложение орган…
Котельщик нес гробик с девочкой. За котельщиком шли две голосящие бабы.
— Семен, когда сделаешь шесть втираний, вымоешься, приедешь опять. Слышишь, Семен?
— Нет! — загремел в дверях Филипп Филиппович, — по такому имени и отчеству в моей квартире я вас не разрешу называть. Если вам угодно, чтобы вас перестали именовать фамильярно «Шариков», и я и доктор…
— Рази иван-миколаичевский разговор выдержишь? Он как скажет, будто из пушки выстрелит.
«И у журавлей, поди, бывают семейные неприятности… Кра…»
— Филипп Филиппович, вы — величина мирового значения, и из-за какого-то извините за выражение, сукиного сына… Да разве они могут вас тронуть, помилуйте!
— Где же вы такого взяли, Филипп Филиппович? — улыбаясь, спрашивала женщина и помогала снимать тяжёлую шубу на чёрно-бурой лисе с синеватой искрой. — Батюшки! До чего паршивый!
— Я не ругаюсь, я только к тому, что свиньи вы! Нельзя же, нельзя ж, в самом деле, народ ситцем кормить!
— Вы издеваетесь, профессор Преображенский?
— Ну, погодите. Придут, придут большевики.
«И что… Дальше-то что? Может, это действительно из мозга?.. Фу, черт… Мягковато… на мозг похоже…»
— Благодарю, я уже пил, — ответил Крюков, — а равно и ел (он подумал), а равно и курил. А равно…
Получив ордер на 210 рублей по рабочему кредиту, я двинулся в государственный магазин.
— Ба! Неожиданная встреча! К-каво я вижу? Если меня не обманывает зрение… ик… Это Сусков, главный кондуктор, с которым я так дружил на станции Ржев-Пассажирский?! Братцы, радость, Сусков приехал со с…
— Прошу не оскорблять! — крикнул наглый Банкин.
— Ничего они не ловчилы, — отозвался член месткома товарищ Практичный, — а просто тамошний председатель Седулаев — умница! Знает, чем массу за жабры взять! А мы сидим, гнием. У нас на прошлом собрани…
Всеволод в этот год в политехникум не попал.
«Уважаемый коллега (большой восклицательный знак).
— Очень просто. Подцепил, плутишка, какую-нибудь балерину, а теперь носится во все стороны. Дай ей, мол, бесплатный билет! Ловкач! Сегодня она бесплатный билет, а завтра она может автомобиль потребов…
— Швондерова работа! — кричал Филипп Филиппович, — ну, ладно, посчитаюсь я с этим негодяем. Не будет никого, кроме господ, в моей квартире, пока я в ней нахожусь! В противном случае или я или вы уйдё…
Язвительная усмешка искривила усишки человека.
В куколе оказался и тяпнутый. Длинный стол был раскинут, а сбоку придвинули маленький четырехугольный на блестящей ноге.
Итак, три человека погребены здесь под снегом: я, Анна Кирилловна — фельдшерица-акушерка и фельдшер. Фельдшер женат. Они (фельдш. персонал) живут во флигеле. А я один.
— Да… Что ж нам с вами делать? Вы по какому разряду?
— Да она меня по морде хлопнула, — взвизгнул Шариков, — у меня не казённая морда!
— Две недели можете не показываться, — сказал Филипп Филиппович, — но всё-таки прошу вас: будьте осторожны.
Человек, получивший деньги, хотя бы и казенные, чувствует себя совершенно особенным образом. Мохрикову показалось, что он стал выше ростом на Кузнецком мосту.
— Прошу не отрывать меня по пустякам. Вам какое дело? — и он с силой всадил трубку в рогульки.
Тут он открыл глаза и возвел их к нерадостному, уходящему в темь потолку покоя. Как будто светом изнутри стали наливаться темные зрачки, белок глаз стал как бы прозрачен, голубоват. Глаза остановилис…
Тут Хохолков полез в карман, достал ключ и сунул его в замочную скважину несгораемого шкафа. Ключ ничего не открыл.
— Аптека в двух шагах, Петенька, — робко шепнул Щукин.
— Плюнь ты на них, делать им нечего, вот они и шляются по желешым дорогам Намедни проходит скорый… спрашиваю: куда вы? В Крым, отвечают. На тебе! Все люди как люди, а они в Крым!.. Пьянствовать, наве…
— Ах, халтурщики, ах, арапы, — расстроился председатель, — вот ловчилы собачьи!
Когда друзья отрыдались, выяснились подробности. Мервухина выбрали председателем месткома, а Птоломеева — секретарем.
— Как же-с. Провизионочку пришел попросить.
Посвящается всем редакторам еженедельных журналов.
— Помилуйте, да ведь она в одной комнате со мной живет.
— Говорю, лучше остановись! — глухо бубнил Таракан, цепляясь за рукав. — Предаю тебя ответственности! Люди добрые…
— У-у! — скулил пёс-подлиза и полз на брюхе, вывернув лапы.
— Что вы, что вы, что вы, — забормотал я и потянул за серый рукав.
— О-ой! Моченьки… нет… Нет моей моченьки!.. Я не вытерплю!
— Я? Извольте видеть… Я за билетиком пришел…
— Чем дальше играешь, тем игра веселей! — голос сказал.
Какая пустыня. Ни звука, ни шороха. Сумерек еще нет, но они где-то притаились и ползут по болотцам, по кочкам, меж пней… Идут, идут к Левковской больнице… И я ползу, опираясь на палку (сказать по пра…
— Дальше я где-то был, только, хоть убейте, не помню — где. Утром сегодня являюсь, а эта змея пристает…
— Пожарный я из Шалометьева. Там у нас пожарная команда… — ответил римлянин.
Шел бой. Каждый день он начинался утром при бледном свете снега, а кончался при желтом мигании пылкой лампы-молнии.
У гнилого мостика послышался жалобный легкий крик, он пролетел над стремительным половодьем и угас. Мы подбежали и увидели растрепанную корчившуюся женщину. Платок с нее свалился, и волосы прилипли к…
В полном составе домком во главе со Швондером. Зачем — сами не знают.
Гость одет был в пиджак, полосатые брюки, ботинки на пуговках. Гость был с лысиной, бородкой и печальными глазами.
Два друга жили на станции. И до того дружили, что вошли в пословицу.
Молодая женщина зажала рот концом байкового платка, села на лавку и затряслась от плача. Завитки ее светлых волос, намокшие от растаявшего снега, выбились на лоб.
— Что за дьявольщина! — бормотал недоумевающий Порошков, глядя в сосуд. — Кровь! Ей-богу, кровь. Первый раз вижу. При таком прекрасном внешнем состоянии…
Этою глупою борьбой с морфием я только мучаю и ослабляю себя.
— В трамвай сел, — сказал Мохриков, — вылезаю, и вот (он вторично указал на дыру) — ножиком взрезали!
— Ошейник, Зина, — негромко молвил Филипп Филиппович, — только не волнуй его.
Фельдшер наш мне не нравится. Нелюдим, а Анна Кирилловна очень милый и развитой человек. Удивляюсь, как не старая женщина может жить в полном одиночестве в этом снежном гробу. Муж ее в германском пле…
Котомкин же взял десять рублей и покинул меня.
— Сидим мы с женой позавчера и вдруг слышим стук окошка, выглянули мы — и чуть не померли на месте. Стоит Виталий на воздухе, не касаясь земли, и говорит: «А вот я и пришел!»
«Игнат», постояв около часа, выбросил таблицу «отход в 5 ч. 20 мин.» и вышел в 6 ч. 30 мин. Произошло это на закате. Феодосия стала отплывать назад и развернулась всей своей белизной. В иллюминаторе …
— От радости ошалел. Перемена жизни в казенном доме.
— Каких же я капель дам? Посоветуй. Девочка задыхается, горло ей уже забило. Ты пять дней морила девчонку в пятнадцати верстах от меня. А теперь что прикажешь делать?
Я откинул штору и увидел, что лампа больше не нужна, на дворе синело, на часах было семь с четвертью. Значит, я просидел за столом пять часов.
Я осторожно коснулся лба девочки, держащейся за юбку. И она скрылась в ее складках без следа. Необыкновенно мордастого Ваньку выудил из юбки с другой стороны. Коснулся и его. И лбы у обоих были не жа…
Примите во вторую палату мельника. У него malaria. Хинин по одному порошку, как полагается, часа за четыре до припадка, значит, в полночь.
— Воля ваша, это — анекдот, — сказал я, — не может быть!
— Довольно странно, гм… как же это я уйду? Только что пришел и сейчас же уйду?.. Нет-с, я сейчас белье буду осматривать.
— Ничего не понимаю, — отозвался первый, — Банкина нету, Кружкина нет.
Страницы, страницы… а на них рисунки. Таз, искривленные, сдавленные младенцы с огромными головами… свисающая ручка, на ней петля.
Распад личности — распадом, но все же я делаю попытки воздерживаться от него. Например, сегодня утром я не делал впрыскивания (теперь я делаю впрыскивания три раза в день по три шприца четырехпроцент…
— Пятьдесят один! — корчась со страху ответила дама.
— Ну, хорошо, пьян, — согласился представитель. — Сомнений, дорогие товарищи, в этом нет никаких. Но тут перед нами возникает социальной важности вопрос: на каком таком основании пьян уважаемый член …
Старик, не отрываясь, сидит над климовской болезнью. Не понимаю в чём дело. Бурчал что-то насчёт того, что вот не догадался осмотреть в паталогоанатомическом весь труп Чугункина. В чём дело — не пони…
«У солдата будет гангрена, заражение крови… Ах ты, черт возьми! Зачем я сунулся к нему со щипцами?»
— Вы позволите мне это оставить у себя? — спросил Филипп Филиппович, покрываясь пятнами, — или, виноват, может быть, это вам нужно, чтобы дать законный ход делу?
— Мы пришли к вам, — вновь начал чёрный с копной.
Гражданин с чемоданом ввалился на вокзал и ошалел.
— Похабники, знакомой даже пяти рублей не заплатили за весь вечер! А еще с кокардами!.. По-видимому, интеллигенты!
— Да, — ответила Марья Власьевна, — такой ужас, доктор, ехала, дрожала всю дорогу, лишь бы довезти…
Еще легчает, еще. Огни в иллюминаторе пропадают. Мы у подножки их. Начинается суета, тени на диване оживают, появляются чемоданы. Вдруг утихает мерное ворчание в утробе «Игната», слышен грохот цепей.…
— Во всем доме… — начал я, но лицо Котомкина стало так ужасно, что я закончил так: — Во всем доме пятнадцать рублей, и из них десять я вручаю вам.
— Я нарочно не убрала, чтобы вы полюбовались, — расстроенно докладывала Зина, — ведь на стол вскочил, мерзавец! И за хвост её — цап! Я опомниться не успела, как он её всю растерзал. Мордой его потычь…
— Вы Ленинград знаете? — спросил Суворов.
— Да какого ж черта тебе, алкоголику, вино препоручили?
Учи меня, глушь! Учи меня, тишина деревенского дома! Да, много интересного расскажет старая амбулатория юному врачу.
— Всё равно не позволю есть, пока не заложите. Зина, примите майонез у Шарикова.
— Я его туда не назначал, — ответил Филипп Филиппович, — ему господин Швондер дал рекомендацию, если я не ошибаюсь.
Какой ты подобострастный ни будь, нет такой шапки на земном шаре!
Тошнотворная жидкость перехватила дыхание пса и в голове у него завертелось, потом ноги отвалились и он поехал куда-то криво вбок.
— Та-ак, — протянул я, нахмурясь, — что ж, посмотрим…
— Господин доктор… что хотите… денег дам… Деньги берите, какие хотите. Какие хотите. Продукты будем доставлять… Только чтоб не померла. Только чтоб не померла. Калекой останется — пущай. Пущай! — кри…
«Ему хорошо было в Ясной Поляне, — думал я, — его, небось, не возили к умирающим…»
Лошади вдруг дернули и заработали ногами оживленнее. Я обрадовался, не зная еще причины этого.
— А мы его двойкой козырной, старого… (одно непечатное слово) по… (одно непечатное слово). Бац-тара-бум! (три).
— Ничего не будет? — спросила она незабываемым голосом.
«Этим что нужно?» — удивлённо подумал пёс.
«Неужели же не умрет?.. — отчаянно подумал я. — Неужели придется…»
— Зина, — крикнул Филипп Филиппович, — подавай обед. Вы позволите, господа?
Какого же лешего, спрашивается, носило его в кооператив Центрохоза?
— Неужели? Вы меня прямо успокаиваете. А то я в отчаянье впал. Пошел вчера советоваться к защитнику, — уж он пугал меня, пугал, статья, говорит, такая, что меньше чем двумя годами со строгой не отдел…
— Организация попалась в Слободке. Коммунисты и жиды. Полковник допрашивает.
Пожарные (просыпаются). Горит как будто? (В окнах зарево угасает).
Кепка поставила гривенник на 7-й, выпал 7-й. Опять полтинник.
«Пусть умрет в палате, когда я окончу операцию…»
— Покорнейше вас благодарю! — очень вежливо ответил мельник. — Наслышаны об вас. Все довольны. Говорят, так помогаете… И на впрыскивания согласен, лишь бы поправиться.
Товарищ начальник, прошу вашего ходатайства о выдаче мне сезонного проездного билета от станции Медведево — места моей службы — до ст. Едрово — местожительства.
— Товарищ Вахромеев, вот гражданина нужно будет проводить…
— Какое тут мясо! — отвечала очередь. — Вон старушку с мясом!
Нужно заметить, что в эти шесть дней хирург ухитрился восемь раз поссориться со своим воспитанником. И атмосфера в обуховских комнатах была душная.
Дверь в предбанник открылась, выпустила тучу пара, а из тучи вышла мокрая, распаренная старушка, тетушка дорожного мастера. Старушка выжала мочалку и села на диванчик, мигая от удовольствия глазами.
Вообразите изумление закоренелых благодатцев, когда на углу Новосвятской и Парижской Коммуны вырос буквально как гриб двухэтажный дом на три квартиры в рассрочку с удобствами.
— Да что ты, смеешься? Каких таких капелек? Никакие капельки тут не помогут!
— В одиннадцать часов я попрошу прекратить это, — сказал голос из замочной скважины.
— Что это значит? — спросил я, несколько оправившись.
«Ладно, будете вы иметь калоши завтра, многоуважаемый Филипп Филиппович», — думал он, — «две пары уже пришлось прикупить и ещё одну купите. Чтоб вы псов не запирали».
— Ну, дай только мне до платформы доехать, — сквозь зубы сказал машинист, — там мы тебе такой протокол составим.
— Я на улице не знакомлюсь, — сказала она и гордо сверкнула из-под колокольчика.
Тут мы ахнули и догадались, что самозванец.
— Вы будете оштрафованы за ложный вызов и пьяную пасхальную шутку. Этого не может быть.
Воспаленными глазами окинул Таракан бульвар и ныряющей волчьей походкой догнал кепку, уносившую сапоги. Пошел рядом, кепка покосилась и хотела свернуть вон с бульвара.
При этом была приписка: «Только пришлите своего человека за ним, опытного и военного, а то никто у нас не соглашается его везти».
— Пожалуйста… Да… Благодарю вас. Петра Александровича попросите, пожалуйста. Профессор Преображенский. Пётр Александрович? Очень рад, что вас застал. Благодарю вас, здоров. Пётр Александрович, ваша о…
Фигура плюнула на платформу и растерла ногой, после чего платформа опустела
— Граждане, пропустите. Я казенные деньги пристроил! Жжет меня совесть…
— Я… видите ли, в фактическом браке состою, — вымолвил стрелочник и почему-то стыдливо улыбнулся. Начальство брезгливо поглядело на стрелочника.
— Мало этого. Пониженные коленные рефлексы, скверный аппетит, угнетённое состояние духа.
— Мы к вам, профессор, — заговорил тот из них, у кого на голове возвышалась на четверть аршина копна густейших вьющихся волос, — вот по какому делу…
— Очень, — убежденно ответила она и добавила, что она поражается тем, что я всегда молчу.
Под лампой, изливающей скверный тревожный свет, лежал доктор Поляков, и с первого же взгляда на его безжизненные, словно каменные, ступни валенок у меня привычно екнуло сердце.
А «Гудок»-то все-таки закон, и стрелочник билет все-таки получит.
— Что ж, значит, помрет она? — глядя на меня, как мне показалось, с черной яростью, спросила мать.
Человеку, кроме огня, нужно еще освоиться. Петух был давно мною съеден, сенник для меня набит Егорычем, покрыт простыней, горела лампа в кабинете, в моей резиденции. Я сидел и как зачарованный глядел…
Там уже был полный разгар. Старуха армянка со стоном ползла по полу к борту. Три гражданина и очень много гражданок висели на перилах, как пустые костюмы, головы их мотались.
— Что резать? — спросила баба, бледнея. — На глазу резать? Нету моего согласия…
— Ну, Петя, как у их прошло? — спросил мрачный председатель у секретаря.
— Перестаньте, — сказал я и стиснул ему руку.
Итак, прошел год. Ровно год, как я подъехал к этому самому дому. И так же, как сейчас, за окнами висела пелена дождя, и так же тоскливо никли желтые последние листья на березах. Ничто не изменилось, …
— Как же-с, — сладко заметил Демьян Лукич, — это все стараниями вашего предшественника Леопольда Леопольдовича. Он ведь с утра до вечера оперировал.
Шмонин. Тиш-ше! Итак, граждане, разберемся в вышеуказанном прискорбном явлении нашего быта. Что перед нами возникает? Возникает вопрос — какой это пистолет написал нашей курьерше заявление в суд мест…
— Вот тебе святой крест, — сказал Мервухин, — я общему собранию пожалуюсь, что ты меня при исполнении служебных обязанностей…
Стрелочник кашлянул и вошел к начальству в комнату. Начальство помещалось за письменным столом.
Повторное систематическое обучение посещения уборной. Прислуга совершенно подавлена.
Я должен быть спокоен и осторожен и в то же время безгранично решителен, нетруслив.
— Я слишком известен в Москве, профессор. Что же мне делать?
Вот что кроется под этими профессорскими словами «тоскливое состояние».
Завтра, в пятницу, в 8 часов вечера, в здании вагонного сарая состоится грандиозное музыкально-вокальное общее собрание при участии лучших сил артистов и месткома, известных в Европе и Азии.
Когда же вследствие зарева с каланчи наши молодцы-пожарные прибыли, то застали всю жилищно-американскую компанию стоящею в теплых шубах на улице, а дом сгорел, как факел, успев спасти кольцо его жены…
— Ну и блестяще же вы сделали, доктор, операцию.
— Я тебе простужусь. Бухает, как в бочку! Ты мне тут накашляешь, что у меня взлетит вся станция на воздух.
После чего под громовой хохот все напились.
С тех пор станция Фастов словно провалилась сквозь землю. Молчание.
— Пардон! — молвил ошеломленный Мохриков, — я ничего!..
— Что-о?! Помирает? Как это так помирает?!
— Касса, в которой деньги, она не такую внешность имеет. Это касса какая-то задумчивая. Позвольте мне головную дамскую шпильку обыкновенного размера.
Он без шапки, в расстегнутом полушубке, со свалявшейся бородкой, с безумными глазами.
— Эх ты, Госпо… — начал возница испуганно, но я никаких претензий не предъявлял — ноги у меня были все равно хоть выбрось их.
«…и дамы, привыкшие в других местах к другим манерам, долго бродят по песку в фиговых костюмах, стыдливо поднимая подолы…»
— Даже у Айседоры Дункан, — звонко крикнула женщина.
— Вот, дорогие товарищи, зачем я вас пригласил. Извините, что отрываю от работы. Вот, товарищ корреспондент прибыл из центра, просить вас, товарищи, чтобы вы, товарищи, не ленились корреспондировать …
— По обвинению Преображенского, Борменталя, Зинаиды Буниной и Дарьи Ивановой в убийстве заведующего подотделом очистки МКХ Полиграфа Полиграфовича Шарикова.
— И если это жена, то муж придет в клинику стулом в вас швырять, — уверенно подтвердил доктор Плонский и даже улыбнулся, и мы улыбнулись, хотя, по сути дела, очень мало смешного в швырянии стульями в…
Станция … пьет всем коллективом, начиная от стрелочника до ДСП включительно, за малым исключением.
Таких снов на рассвете я еще никогда не видел. Это двойные сны.
— Уезжайте в отпуск. Морфием не лечатся. (Потом подумала и добавила.) Я простить себе не могу, что приготовила вам тогда вторую склянку.
— Гм. Надевайте тужурку. Чем же я могу быть полезен? Царство ей небесное. Воскресить я ее не в состоянии. Медицина еще не дошла.
— Товарищ, будьте добры, дайте мне ключи от аптеки. Я говорю вам как врач.