Голос. Ах, сукины коты!.. Павленко, качай, качай (рев воды).
Принимать бокс за классовую борьбу — глупо. Еще глупей — принимать классовую борьбу за бокс.
И тут он окончательно завалился на бок и издох.
— Сколько дней девочка больна? — спросил я среди насторожившегося молчания моего персонала.
Шариков, не отрываясь, смотрел на Борменталевский нос.
Мы и не погибли, не заблудились, а приехали в село Грищево, где я стал производить второй поворот за ножку в моей жизни. Родильница была жена деревенского учителя, и пока мы по локоть в крови и по глаза в поту при свете лампы бились с Пелагеей Ивановной над поворотом, слышно было, как за дощатой дверью стонал и мотался по черной половине избы муж. Под стоны родильницы и под его неумолчные всхлипывания я ручку младенцу, по секрету скажу, сломал. Младенчика получили мы мертвого. Ах, как у меня тек пот по спине! Мгновенно мне пришло в голову, что явится кто-то грозный, черный и огромный, ворвется в избу, скажет каменным голосом: «Ага. Взять у него диплом!»