Все цитаты из книги «Собачье сердце»
– Как же, позвольте?.. Он служил в очистке…
Но вдруг его яростную мысль перебило. Внезапно и ясно почему-то вспомнился кусок самой ранней юности – солнечный необъятный двор у Преображенской заставы, осколки солнца в бутылках, битый кирпич, вол…
– Извините, профессор, – очень обиделся пациент, и раздул ноздри, – вы действительно очень уж презрительно смотрите на нас. Я… – И тут он стал надуваться, как индейский петух.
Заброшенная плита гудела. Вода уходила через дверь на гулкую лестницу прямо в пролёт лестницы и падала в подвал.
«Повар, каторжник повар!» – жалобными глазами молвил пёс и слегка подвыл.
В 8.30 часов вечера произведена первая в Европе операция по проф. Преображенскому: под хлороформенным наркозом удалены яичники Шарика и вместо них пересажены мужские яичники с придатками и семенными …
– Некогда рассуждать тут – живёт – не живёт, – засипел страшный Филипп Филиппович, – я в седле. Всё равно помрёт… Ах, ты че… «К берегам священным Нила…». Придаток давайте.
– Не будет сегодня приёма, профессор нездоров. Будьте добры отойти от двери, у нас труба лопнула…
«Фу, гадость… Отчего мне так мутно и страшно…» – подумал пёс и попятился от тяпнутого.
– И от смотровой также, – продолжал Швондер, – смотровую прекрасно можно соединить с кабинетом.
– У меня приёмная – заметьте – она же библиотека, столовая, мой кабинет – 3. Смотровая – 4. Операционная – 5. Моя спальня – 6 и комната прислуги – 7. В общем, не хватает… Да, впрочем, это неважно. Мо…
– «Я вас прошу, Иван Арнольдович, купить ему бельё, штаны и пиджак».
– На польты пойдут, – ответил Шариков, – из них белок будут делать на рабочий кредит.
– Я сегодня вечером не нужен вам, Филипп Филиппович? – осведомился он.
– «Сим удостоверяю»… Чёрт знает, что такое… гм… «Предъявитель сего – человек, полученный при лабораторном опыте путём операции на головном мозгу, нуждается в документах»… Чёрт! Да я вообще против пол…
– Нет, я не позволю вам этого, милый мальчик. Мне 60 лет, я вам могу давать советы. На преступление не идите никогда, против кого бы оно ни было направлено. Доживите до старости с чистыми руками.
Минут пять из кабинета ничего не слышалось, а потом вдруг глухо донеслись рыдания барышни.
Филипп Филиппович зверски оглянулся на него, что-то промычал и врезался ещё глубже. Борменталь с хрустом сломал стеклянную ампулку, насосал из неё шприц и коварно кольнул Шарика где-то у сердца.
Зина, испуганно тараща глаза, ушла с календарём, а человек покачал укоризненно головою.
– И вам также, – с некоторой иронией отозвался Борменталь.
– А по какому обвинению, смею спросить, и кого?
– Потому что вы-то ведь не величина мирового значения.
– Э, нет, куда?! – закричала та, которую называли Зиной.
– Говорящую собачку любопытно поглядеть, – ответила старуха заискивающе и перекрестилась.
– Вот что, э… – внезапно перебил его Филипп Филиппович, очевидно терзаемый какой-то думой, – нет ли у вас в доме свободной комнаты? Я согласен её купить.
Гораздо более неприязненно встретил гостей Филипп Филиппович. Он стоял у письменного стола и смотрел на вошедших, как полководец на врагов.
– Берегитесь! – донёсся ему вдогонку Борменталевский крик.
– Ещё бы… Заметьте, Иван Арнольдович, холодными закусками и супом закусывают только недорезанные большевиками помещики. Мало-мальски уважающий себя человек оперирует закусками горячими. А из горячих …
– Филипп Филиппович, вы – величина мирового значения, и из-за какого-то извините за выражение, сукиного сына… Да разве они могут вас тронуть, помилуйте!
– То-есть он говорил? – спросил Филипп Филиппович, – это ещё не значит быть человеком. Впрочем, это не важно. Шарик и сейчас существует, и никто его решительно не убивал.
Оба врача издали неопределённый сухой звук горлом и шевельнулись.
– Ещё за такого мерзавца полтора целковых платить, – послышался в дверях глухой голос, – да он сам…
Борменталь, вытянувшись на цыпочках, стоял в глубокой луже, на паркете передней, и вёл переговоры через чуть приоткрытую дверь на цепочке.
Пёс не выдержал кошек и гавкнул так, что субъект подпрыгнул.
– Я нарочно не убрала, чтобы вы полюбовались, – расстроенно докладывала Зина, – ведь на стол вскочил, мерзавец! И за хвост её – цап! Я опомниться не успела, как он её всю растерзал. Мордой его потычь…
Затем торжественно распахнулись двери и Борменталь по приглашению Филиппа Филипповича ввёл Шарикова. Тот бегал глазами, и шерсть на голове у него возвышалась, как щётка.
– Кухарку Шариков ихнюю обнял, а тот его гнать стал. Ну, повздорили.
– Да что такое в самом деле! Что, я управы, что ли, не найду на вас? Я на 16 аршинах здесь сижу и буду сидеть.
Глаза его округлились и усы встали дыбом.
За вами буду двигаться куда ни прикажете.
– Чем же «гадость»? – заговорил он, – шикарный галстук. Дарья Петровна подарила.
Фотографирован утром. Счастливо лает «абыр», повторяя это слово громко и как бы радостно. В 3 часа дня (крупными буквами) засмеялся, вызвав обморок горничной Зины. Вечером произнёс 8 раз подряд слово…
Господин оценил преданность и у самой пожарной команды, у окна, из которого слышалось приятное ворчание валторны, наградил пса вторым куском поменьше, золотников на пять.
– Лет вам сколько, сударыня? – ещё суровее повторил Филипп Филиппович.
Неизвестно, на что решился Филипп Филиппович. Ничего особенного в течение следующей недели он не предпринимал и, может быть, вследствие его бездействия, квартирная жизнь переполнилась событиями.
– Скорее, доктор, – нетерпеливо молвил Филипп Филиппович.
Клим Григорьевич Чугункин, 25 лет, холост. Беспартийный, сочувствующий. Судился 3 раза и оправдан: в первый раз благодаря недостатку улик, второй раз происхождение спасло, в третий раз – условно като…
Иду-с, поспеваю. Бок, изволите ли видеть, даёт себя знать. Разрешите лизнуть сапожок.
– Опять! – горестно воскликнул Филипп Филиппович, – ну, теперь стало быть, пошло, пропал калабуховский дом. Придётся уезжать, но куда – спрашивается. Всё будет, как по маслу. Вначале каждый вечер пен…
– Сударыня, – возопил Филипп Филиппович, – меня ждут. Не задерживайте, пожалуйста. Вы же не одна!
– Ну, вот, это же немыслимо, – шептал Борменталь, – в прошлый раз вы говорили, что боитесь за меня, если бы вы знали, дорогой профессор, как вы меня этим тронули. Но ведь я же не мальчик и сам сообра…
Какой-то сволочной, под сибирского деланный кот-бродяга вынырнул из-за водосточной трубы и, несмотря на вьюгу, учуял краковскую. Шарик света не взвидел при мысли, что богатый чудак, подбирающий ранен…
– Хочу предложить вам, – тут женщина из-за пазухи вытащила несколько ярких и мокрых от снега журналов, – взять несколько журналов в пользу детей Германии. По полтиннику штука.
– Куть, куть, куть! Шарик, а шарик… Чего ты скулишь, бедняжка? Кто тебя обидел? Ух…
Филипп Филиппович извлёк три блестящих полтинника и вручил Фёдору.
Шариков сам пригласил свою смерть. Он поднял левую руку и показал Филиппу Филипповичу обкусанный с нестерпимым кошачьим запахом – шиш. А затем правой рукой по адресу опасного Борменталя из кармана вы…
Ве-и-ви-на-а-вина… Елисеевы братья бывшие.
– А я полагаю, что вы – первый не только в Москве, а и в Лондоне и в Оксфорде! – яростно перебил Борменталь.
«У-у-у!» – как в бочку пролетело по квартире.
– Как это так «примите»? – расстроился Шариков, – я сейчас заложу.
Тошнотворная жидкость перехватила дыхание пса и в голове у него завертелось, потом ноги отвалились и он поехал куда-то криво вбок.
– Ну, повторяйте, – сказал Борменталь и чуть-чуть притиснул горло Шарикова к шубе, – извините меня…
– Ну, что вы, Фёдор, – печально буркнул Филипп Филиппович.
– Какое там смеюсь?! Я в полном отчаянии, – крикнул Филипп Филиппович, – что же теперь будет с паровым отоплением?
– Вон из квартиры – сегодня, – монотонно повторил Филипп Филиппович, щурясь на свои ногти.
Глаза Филиппа Филипповича сделались совершенно круглыми, сигара вывалилась из рук. «Ну, тип», – пролетело у него в голове.
Филипп Филиппович покраснел, очки сверкнули.
– Пятьдесят один! – корчась со страху ответила дама.
– Так я и думал, – воскликнул Филипп Филиппович, шлёпнув ладонью по скатерти, – именно так и полагал.
Якобы он сидел в кабинете на корточках и жёг в камине собственноручно тетрадь в синей обложке из той пачки, в которой записывались истории болезни профессорских пациентов! Лицо будто бы у доктора был…
Тот, шатаясь и прилипая к шубам, бормотал насчёт того, что личности ему неизвестны, что они не сукины сыны какие-нибудь, а – хорошие.
Кошмарного вида пёс с багровым шрамом на лбу вновь поднялся на задние лапы и, улыбнувшись, сел в кресло.
В полном составе домком во главе со Швондером. Зачем – сами не знают.
Затем прозвучал уверенный звонок, и Полиграф Полиграфович вошёл с необычайным достоинством, в полном молчании снял кепку, пальто повесил на рога и оказался в новом виде. На нём была кожаная куртка с …
– Про кота я говорю. Такая сволочь, – ответил Шариков, бегая глазами.
– Стаж! – повторил Филипп Филиппович и горько качнул головой, – тут уж ничего не поделаешь – Клим.
Зубы Филиппа Филипповича сжались, глазки приобрели остренький, колючий блеск и, взмахнув ножичком, он метко и длинно протянул по животу Шарика рану. Кожа тотчас разошлась и из неё брызнула кровь в ра…
Преображенский и Борменталь точно по команде скрестили руки на груди, стали у притолоки и ожидали первых сообщений от Полиграфа Полиграфовича.
– До чего вредное животное! – отозвался вдруг Шариков и выехал на корточках с суповой миской в руке.
– Да не открывается, окаянный! – испуганно ответил Полиграф.
У Зины мгновенно стали такие же мерзкие глаза, как у тяпнутого. Она подошла к псу и явно фальшиво погладила его. Тот с тоской и презрением поглядел на неё.
«Вот это парень, – в восторге подумал пёс, – весь в меня. Ох, тяпнет он их сейчас, ох, тяпнет. Не знаю ещё – каким способом, но так тяпнет…
«Э, нет», – мысленно завыл пёс, – «Извините, не дамся! Понимаю, чёрт бы взял их с их колбасой. Это меня в собачью лечебницу заманили. Сейчас касторку заставят жрать и весь бок изрежут ножами, а до не…
– Ишь, каким лохматым обзавёлся Филипп Филиппович. Удивительно жирный.
– У вас боли, голубчик, возобновились? – спросил осунувшийся Филипп Филиппович, – садитесь, пожалуйста.
– Уф, Прокофьевна… – говорил, перехватывая воздух, охрипший Шариков, – …что я позволил себе…
– Папиросу мне сейчас же, Зина. Всё свежее бельё и ванну.
– Вы, гражданин Шариков, говорите в высшей степени несознательно. На воинский учёт необходимо взяться.
– Лаской-с. Единственным способом, который возможен в обращении с живым существом. Террором ничего поделать нельзя с животным, на какой бы ступени развития оно ни стояло. Это я утверждал, утверждаю и…
– Что же вы делаете с этими… С убитыми котами?
– Угу, – молвил Филипп Филиппович каким-то странным голосом, – а где же я должен принимать пищу?
Борменталь отшвырнул машинку и вооружился бритвой. Он намылил беспомощную маленькую голову и стал брить. Сильно хрустело под лезвием, кое-где выступала кровь. Обрив голову, тяпнутый мокрым бензиновым…
– Нет, не возьму, – кратко ответил Филипп Филиппович, покосившись на журналы.
– Хи-хи! Вы маг и чародей, профессор, – сконфуженно вымолвил он.
С Филиппом Филипповичем что-то сделалось, вследствие чего его лицо нежно побагровело и он не произнёс ни одного звука, выжидая, что будет дальше.
– Швондера я собственноручно сброшу с лестницы, если он ещё раз появится в квартире профессора Преображенского.
– Вы не имеете права биться! – полузадушенный кричал Шариков, садясь наземь и трезвея.
«Чего ты? Ну, чего лаешься?» – умильно щурил глаза пёс. – «Какой же я карманник? Ошейник вы разве не замечаете?» – и он боком лез в дверь, просовывая в неё морду.
Из-под выстриженной шерсти засверкала беловатая кожа собаки.
– Он, – беззвучно ответил милицейский. – Форменно он.
Тот покорно снял с пальца дутое колечко с изумрудом.
– Мы к вам, профессор, – заговорил тот из них, у кого на голове возвышалась на четверть аршина копна густейших вьющихся волос, – вот по какому делу…
– Помилуйте, Филипп Филиппович, да ежели его ещё обработает этот Швондер, что ж из него получится?! Боже мой, я только теперь начинаю понимать, что может выйти из этого Шарикова!
История болезни профессора Ф. Ф. Преображенского.
Шариков выплеснул содержимое рюмки себе в глотку, сморщился, кусочек хлеба поднёс к носу, понюхал, а затем проглотил, причём глаза его налились слезами.
Борменталь правой рукой взял Шарикова за шиворот и тряхнул его так, что полотно на сорочке спереди треснуло.
– Я вам, сударыня, вставляю яичники обезьяны, – объявил он и посмотрел строго.
Летом можно смотаться в Сокольники, там есть особенная, очень хорошая трава, а кроме того, нажрёшься бесплатно колбасных головок, бумаги жирной набросают граждане, налижешься. И если бы не грымза как…
– Позвольте мне запереть дверь на чёрный ход и забрать ключ, – заговорил Борменталь, прячась за дверь в стене и прикрывая ладонью лицо – это временно, не из недоверия к вам. Но кто-нибудь придёт, а в…
За вами идти? Да на край света. Пинайте меня вашими фетровыми ботиками, я слова не вымолвлю.
– Я, Филипп Филиппович, – начал он наконец говорить, – на должность поступил.
– Да она меня по морде хлопнула, – взвизгнул Шариков, – у меня не казённая морда!
Выяснилось только одно – что Полиграф отбыл на рассвете в кепке, в шарфе и пальто, захватив с собой бутылку рябиновой в буфете, перчатки доктора Борменталя и все свои документы. Дарья Петровна и Зина…
– Сен-Жюльен – приличное вино, – сквозь сон слышал пёс, – но только ведь теперь же его нету.
Голос Филиппа Филипповича пригласил его в смотровую. Удивлённый Шариков пришёл и с неясным страхом заглянул в дуло на лице Борменталя, а затем на Филиппа Филипповича. Туча ходила вокруг ассистента и …
«Обо мне заботится», – подумал пёс, – «очень хороший человек. Я знаю, кто это. Он – волшебник, маг и кудесник из собачьей сказки… Ведь не может же быть, чтобы всё это я видел во сне. А вдруг – сон? (…
Тот, с копной, умолк и все четверо в изумлении уставились на Филиппа Филипповича. Молчание продолжалось несколько секунд и прервал его лишь стук пальцев Филиппа Филипповича по расписному деревянному …
Борменталь повыше засучил рукава рубашки и двинулся к Шарикову.
Пёс мгновенно оборвал кожуру, с всхлипыванием вгрызся в краковскую и сожрал её в два счёта. При этом подавился колбасой и снегом до слёз, потому что от жадности едва не заглотал верёвочку. Ещё, ещё л…
Зина унесла на круглом блюде рыжую с правого и румяную с левого бока бабу и кофейник.
В освещённом четырехугольнике коридора предстала в одной ночной сорочке Дарья Петровна с боевым и пылающим лицом. И врача и профессора ослепило обилие мощного и, как от страху показалось обоим, совер…
– Уж, конечно, как же… – иронически заговорил человек и победоносно отставил ногу, – мы понимаем-с. Какие уж мы вам товарищи! Где уж. Мы в университетах не обучались, в квартирах по 15 комнат с ванны…
Пёс здесь возненавидел больше всего тяпнутого и больше всего за его сегодняшние глаза. Обычно смелые и прямые, ныне они бегали во все стороны от пёсьих глаз. Они были насторожены, фальшивы и в глубин…
– Я с ней расписываюсь, это – наша машинистка, жить со мной будет. Борменталя надо будет выселить из приёмной. У него своя квартира есть, – крайне неприязненно и хмуро пояснил Шариков.
– Я не хочу, – злобно отозвался Шариков, пытаясь устремиться вслед за сгорающей от стыда барышней и Филиппом Филипповичем.
И только что было произнесено слово «милиция», как благоговейную тишину обухова переулка прорезал лай грузовика и окна в доме дрогнули.
Лицо человека потемнело и губы оттопырились.
Я фотографировал в это мгновение Шарика. Ручаюсь, что он понял слова профессора. Угрюмая тень легла на его лицо. Поглядел исподлобья довольно раздражённо, но стих.
– Отчего у вас шрам на лбу? Потрудитесь объяснить этой даме, вкрадчиво спросил Филипп Филиппович.
Русская наука чуть не понесла тяжёлую утрату.
– Я бы очень просил вас, – огрызнулся Филипп Филиппович, – не вмешиваться в разговор. Вы напрасно говорите «и очень просто» – это очень не просто.
– То-то, что в хозяина квартиры. Он уж в суд грозился подать.
Но тут Зинин плач прекратился сам собой и все умолкли. Шарикову стало нехорошо. Стукнувшись головой об стену он издал звук – не то «и», не то «е» – вроде «эээ»! Лицо его побледнело и судорожно задвиг…
– Вон! – завопила Дарья Петровна, – вон, беспризорный карманник! Тебя тут не хватало! Я тебя кочергой!..
– Вот он! – Выкрикнула Дарья Петровна из кухни.
– Переоденьтесь сейчас же. Да, вот что: выпейте у Дарьи Петровны водки.
Голос у него был необыкновенный, глуховатый, и в то же время гулкий, как в маленький бочонок.
Вот он рядом… Чего ждёт? У-у-у-у… Что он мог покупать в дрянном магазинишке, разве ему мало охотного ряда? Что такое? Колбасу. Господин, если бы вы видели, из чего эту колбасу делают, вы бы близко не…
У-у-у-у-у-гу-гуг-гуу! О, гляньте на меня, я погибаю. Вьюга в подворотне ревёт мне отходную, и я вою с ней. Пропал я, пропал. Негодяй в грязном колпаке – повар столовой нормального питания служащих це…
– Открывайте! – сердито крикнул Филипп Филиппович.
– Прошу не отрывать меня по пустякам. Вам какое дело? – и он с силой всадил трубку в рогульки.
– В кота? – спросил Филипп Филиппович, хмурясь, как облако.
«Сегодня приёма по случаю болезни профессора – нет. Просят не беспокоить звонками».
Зина немедленно заревела, распустив губы, и ладонь запрыгала у неё на ключице.
В голове у него вдруг мелькнула картина: необитаемый остров, пальма, человек в звериной шкуре и колпаке. «Надо будет Робинзона»…
– Извиняюсь, – сказал четвёртый, похожий на крепкого жука.
– Годы показаны не правильно. Вероятно, 54—55. Тоны сердца глуховаты.
– И я с ней пойду, – быстро и подозрительно молвил Шариков.
– Специалисты, – пояснил Фёдор, удаляясь спать с рублём в кармане.
– «К берегам священным Нила», – тихонько напевало божество, закусывая губы и вспоминая золотую внутренность Большого театра.
– Как это при чём? Встречают, спрашивают – когда ж ты, говорят, многоуважаемый, пропишешься?
– Да что вы всё… То не плевать. То не кури. Туда не ходи… Что уж это на самом деле? Чисто как в трамвае. Что вы мне жить не даёте?! И насчёт «папаши» – это вы напрасно. Разве я просил мне операцию де…
– Какой там чёрт! Отец был судебным следователем в Вильно, – горестно ответил Борменталь, допивая коньяк.
– И очень просто, – пролаял Шариков от книжного шкафа. Он вглядывался в галстук, отражавшийся в зеркальной бездне.
«Нет, это не лечебница, куда-то в другое место я попал», – в смятении подумал пёс и привалился на ковровый узор у тяжёлого кожаного дивана, – «а сову эту мы разъясним…»
– Боже, пропал калабуховский дом! – в отчаянии воскликнул Филипп Филиппович и всплеснул руками.
– Иван Арнольдович, убедительно прошу… Гм… Сколько там пациентов?
В 12 ч. 12 Мин. Дня пёс отчётливо пролаял а-б-ыр.
– Пустите, пустите его, Иван Арнольдович, – взмолились одновременно обе женщины, – вы его задушите.
Четверо вновь смолкли и открыли рты. На этот раз опомнился первый тот, с копной.
– Я слишком известен в Москве, профессор. Что же мне делать?
Вечером появился первый лай (8 ч. 15 Мин.). Обращает внимание резкое изменение тембра и понижение тона. Лай вместо слова «гау-гау» на слоги «а-о», по окраске отдалённо напоминает стон.
«Сову раздеру опять» – бешено, но бессильно подумал пёс. Затем ослаб, полежал, а когда поднялся, шерсть на нём встала вдруг дыбом, почему-то в ванне померещились отвратительные волчьи глаза.
Филипп Филиппович бросился наперерез и стал выдирать щуплого Шарикова из цепких хирургических рук.
– Хе-хе. Мы одни, профессор? Это неописуемо, – конфузливо заговорил посетитель. – Пароль Дьоннер – 25 лет ничего подобного, – субъект взялся за пуговицу брюк, – верите ли, профессор, каждую ночь обна…
– Позвольте вас спросить – почему от вас так отвратительно пахнет?
– А не будет ли вам? – осведомился Борменталь, – вы последнее время слишком налегаете на водку.
Вот бы тяпнуть за пролетарскую мозолистую ногу. За все издевательства вашего брата. Щёткой сколько раз морду уродовал мне, а?
– Отлично, а мы пока этого уличного неврастеника понаблюдаем. Пусть бок у него заживает.
Двери открывались, сменялись лица, гремели инструменты в шкафе, и Филипп Филиппович работал, не покладая рук.
Понимаем, понимаем, не извольте беспокоится. Куда вы, туда и мы. Вы только дорожку указывайте, а я уж не отстану, несмотря на отчаянный мой бок.
– Все у вас негодяи, – испуганно ответил Шариков, оглушённый нападением с двух сторон.
– Вы позволите мне это оставить у себя? – спросил Филипп Филиппович, покрываясь пятнами, – или, виноват, может быть, это вам нужно, чтобы дать законный ход делу?
– Показалось, – молвил Филипп Филиппович и с жаром заговорил по-немецки в его словах несколько раз звучало русское слово «уголовщина».
– Благодарю вас, доктор, – ласково сказал Филипп Филиппович, – а то мне уже надоело делать замечания.
– Вы, однако, смотрите, – предостерегающе и хмуро сказал Филипп Филиппович, грозя пальцем, – всё-таки, смотрите, не злоупотребляйте!
– Бог их знает. Впервые это слово встречаю.
В 1 час 13 мин. – глубокий обморок с проф. Преображенским. При падении ударился головой о палку стула. Т-а.
Значительное улучшение. В полдень внезапный проливной пот, температура 37, 0. Операционные раны в прежнем состоянии. Перевязка.
– Ну, ну, ну, – психика добрая… «От Севильи до Гренады», – бормотал Филипп Филиппович, – нужно перетерпеть – вы ещё так молоды…
Из коридора со скрежетом выехала скамеечка и на ней вытянулся, балансируя, Филипп Филиппович в синих с полосками носках.
– Ага, быть может, это доктор Борменталь свистнул червонцы? – осведомился Филипп Филиппович тихим, но страшным по оттенку голосом.
Мы знаем об его работах… Целых пять комнат хотели оставить ему… Ну, хорошо… Раз так… Хорошо…
Филипп Филиппович, откинувшись, позвонил, и в вишнёвой портьере появилась Зина. Псу достался бледный и толстый кусок осетрины, которая ему не понравилась, а непосредственно за этим ломоть окровавленн…
– Отлично-с. Быть тише воды, ниже травы. В противном случае за каждую безобразную выходку будете иметь со мною дело. Понятно?
– Зинуша, дайте мне, пожалуйста, ещё рыбы, – произнёс профессор.
Окончательно пёс очнулся глубоким вечером, когда звоночки прекратились и как раз в то мгновение, когда дверь впустила особенных посетителей. Их было сразу четверо. Все молодые люди и все одеты очень …
Боже мой… Какая погода… Ух… И живот болит. Это солонина! И когда же это всё кончится?
– Городовой! – кричал Филипп Филиппович. – Городовой! – «Угу-гу-гу!»
– Ничего я не понимаю, – ответил Филипп Филиппович, королевски вздёргивая плечи, – какого такого Шарикова? Ах, виноват, этого моего пса… Которого я оперировал?
– Это плохо? – жуя спрашивал Филипп Филиппович. – Плохо? Вы ответьте, уважаемый доктор.
Вид его странен. Шерсть осталась только на голове, на подбородке и на груди. В остальном он лыс, с дряблой кожей. В области половых органов формирующийся мужчина. Череп увеличился значительно. Лоб ск…
– Господа, – возмущённо кричал Филипп Филиппович, – нельзя же так.
Филипп Филиппович поморгал глазами, подумал, глядя на побагровевшую барышню, и очень вежливо пригласил её.
Пёс поднялся на нетвёрдые ноги, покачался и задрожал, но быстро оправился и пошёл следом за развевающейся полой Филиппа Филипповича. Опять пёс пересёк узкий коридор, но теперь увидел, что он ярко осв…
Филипп Филиппович оседлал нос пенсне поверх очков и принялся читать.
– Хорошо, – ответили женщины и сейчас же стали бледными. Борменталь запер чёрный ход, запер парадный, запер дверь из коридора в переднюю и шаги его пропали у смотровой.
– Нет! – загремел в дверях Филипп Филиппович, – по такому имени и отчеству в моей квартире я вас не разрешу называть. Если вам угодно, чтобы вас перестали именовать фамильярно «Шариков», и я и доктор…
Оценив ошейник по достоинству, пёс сделал первый визит в то главное отделение рая, куда до сих пор вход ему был категорически воспрещён именно в царство поварихи Дарьи Петровны. Вся квартира не стоил…
– Можно мне уйти, Филипп Филиппович? – спросила она, боязливо косясь на бритую голову пса.
– Не беспокойтесь, Филипп Филиппович, я сам. Вы, Шариков, чепуху говорите и возмутительнее всего то, что говорите её безапелляционно и уверенно. Водки мне, конечно, не жаль, тем более, что она не моя…
– Дарья Петровна, извините ради бога, – опомнившись, крикнул ей вслед красный Филипп Филиппович.
– Что же, – заговорил Швондер, – дело несложное. Пишите удостоверение, гражданин профессор. Что так, мол, и так, предъявитель сего действительно Шариков Полиграф Полиграфович, гм… Зародившийся в ваше…
(То карандашом, то фиолетовыми чернилами).
Филипп Филиппович сидел у стола в кресле. Между пальцами левой руки торчал коричневый окурок сигары. У портьеры, прислонившись к притолоке, стоял, заложив ногу за ногу, человек маленького роста и нес…
– Что же делать… Мне самому очень неприятно… Как? О, нет, Пётр Александрович! О нет. Больше я так не согласен. Терпение моё лопнуло. Это уже второй случай с августа месяца. Как? Гм… Как угодно. Хотя …
Что творится во время приёма! Сегодня было 82 звонка. Телефон выключен. Бездетные дамы с ума сошли и идут…
Шариков в высшей степени внимательно и остро принял эти слова, что было видно по его глазам.
– В спальне, – хором ответили все четверо.
«Ну вас к чёрту», – мутно подумал он, положив голову на лапы и задремав от стыда, – «И стараться не буду понять, что это за штука – всё равно не пойму.
– Это бесподобно, – искренно ответил тяпнутый.
Столовая наполнилась неприятным синим дымом. Пёс дремал, уложив голову на передние лапы.
– Тогда, профессор, ввиду вашего упорного противодействия, – сказал взволнованный Швондер, – мы подадим на вас жалобу в высшие инстанции.
Тот совладал, наконец, с пуговицами и снял полосатые брюки. Под ними оказались невиданные никогда кальсоны. Они были кремового цвета, с вышитыми на них шёлковыми чёрными кошками и пахли духами.
– Я вас попрошу на минуточку ко мне в кабинет.
– Я слушаю. Да… Председатель домкома… Мы же действовали по правилам… Так у профессора и так совершенно исключительное положение…
– Ну, что же. Ну, Швондер дал. Он не негодяй… Что я развивался…
– Филипп Филиппович, – в отчаяньи ответила Дарья Петровна, сжимая обнажённые руки в кулаки, – что же я поделаю? Народ целые дни ломится, хоть всё бросай.
– Вы великий учёный, вот что! – молвил Борменталь, глотая коньяк.
– Успевает всюду тот, кто никуда не торопится, – назидательно объяснил хозяин. – Конечно, если бы я начал прыгать по заседаниям, и распевать целый день, как соловей, вместо того, чтобы заниматься пря…
– Ду… Гу-гу! – что-то кричал Шариков сквозь рёв воды.
– Хм… Чёрт! Документ! Действительно… Кхм… А, может быть, это как-нибудь можно… – Голос его звучал неуверенно и тоскливо.
«Пойти, что ли, пожрать? Ну их в болото», – решил пёс и вдруг получил сюрприз.
– Переписка – называется, как его… Энгельса с этим чёртом… В печку её!
«Нет, куда уж, ни на какую волю отсюда не уйдёшь, зачем лгать», – тосковал пёс, сопя носом, – «привык. Я барский пёс, интеллигентное существо, отведал лучшей жизни. Да и что такое воля? Так, дым, мир…
– О нет, нет, – протяжно ответил Филипп Филиппович, – вы, доктор, делаете крупнейшую ошибку, ради бога не клевещите на пса. Коты – это временно… Это вопрос дисциплины и двух-трех недель. Уверяю вас. …
Если в окнах висели несвежие окорока ветчины и лежали мандарины…
– Да что ж дело! Дело простое. Документ, Филипп Филиппович, мне надо.
Ещё шире распахнулась дверь и ворвалась ещё одна личность мужского пола в халате. Давя битые стёкла, она кинулась не ко псу, а к шкафу, раскрыла его и всю комнату наполнила сладким и тошным запахом. …
Видно, уж не так страшна разруха. Невзирая на неё, дважды день, серые гармоники под подоконником наливались жаром и тепло волнами расходилось по всей квартире.
– Ну, что ж, пахнет… Известно: по специальности. Вчера котов душили, душили…
– Еда, Иван Арнольдович, штука хитрая. Есть нужно уметь, а представьте себе – большинство людей вовсе есть не умеют. Нужно не только знать что съесть, но и когда и как. (Филипп Филиппович многозначит…
– Spаtеr… – негромко сказал Филипп Филиппович.
«Не люблю кутерьмы в квартире», – раздумывал он… И только он это подумал, как кутерьма приняла ещё более неприятный характер. И прежде всего благодаря появлению тяпнутого некогда доктора Борменталя. …
– Ну вот-с, – гремел Филипп Филиппович, – зарубите себе на носу, кстати, почему вы стёрли с него цинковую мазь? – Что вам нужно молчать и слушать, что вам говорят. Учиться и стараться стать хоть скол…
– «От Севильи до Гренады…» Угм… В понедельник. Ляжете в клинику с утра. Мой ассистент приготовит вас.
«Этим что нужно?» – удивлённо подумал пёс.
– По какому делу вы пришли ко мне? Говорите как можно скорее, я сейчас иду обедать.
– Я не буду её есть, – сразу угрожающе-неприязненно заявил Шариков.
Шариков, не отрываясь, смотрел на Борменталевский нос.
– В ванной, в ванной проклятый чёрт сидит, – задыхаясь, закричала Зина.
– Покорнейше благодарю, – Фёдор помялся, потом сказал. – Тут ещё, Филипп Филиппович. Я извиняюсь, уж прямо и совестно. Только – за стекло в седьмой квартире… Гражданин Шариков камнями швырял…
– В спальне принимать пищу, – заговорил он слегка придушенным голосом, – в смотровой читать, в приёмной одеваться, оперировать в комнате прислуги, а в столовой осматривать. Очень возможно, что Айседо…
«Как оплевал! Ну и парень!» – восхищённо подумал пёс, – «что он, слово, что ли, такое знает? Ну теперь можете меня бить – как хотите, а я отсюда не уйду.
В Обухов? Сделайте одолжение. Очень хорошо известен нам этот переулок.
Бок болит нестерпимо, и даль моей карьеры видна мне совершенно отчётливо: завтра появятся язвы и, спрашивается, чем я их буду лечить?
Но следует отметить понятливость существа. Дело вполне идёт на лад.
– Я не хочу. Я лучше водочки выпью. – Лицо его замаслилось, на лбу проступил пот, он повеселел. И Филипп Филиппович несколько подобрел после вина. Его глаза прояснились, он благосклоннее поглядывал н…
– Минуточку, – вдруг насторожился Борменталь и шагнул к двери. Шаги слышались явственно и приблизились к кабинету. Кроме того, бубнил голос Борменталь распахнул двери и отпрянул в изумлении. Совершен…
Вот он всё ближе и ближе. Этот ест обильно и не ворует, этот не станет пинать ногой, но и сам никого не боится, а не боится потому, что вечно сыт. Он умственного труда господин, с французской остроко…
– Пса в столовой прикармливаете, – раздался женский голос, – а потом его отсюда калачом не выманишь.
Филипп Филиппович откинулся на готическую спинку и захохотал так, что во рту у него засверкал золотой частокол. Борменталь только повертел головою.
– Ещё бы! Одни коты чего стоят! Человек с собачьим сердцем.
Филипп Филиппович только отчаянно махнул рукой. Тут пациент разглядел, что профессор сгорбился и даже как будто поседел за последнее время.
– Хорошенькое дело, – ответил Шариков, испугавшись, – это за что такое?
– Молчать! Ба-ба, да вас узнать нельзя, голубчик.
– Знаете ли, профессор, – заговорила девушка, тяжело вздохнув, – если бы вы не были европейским светилом, и за вас не заступались бы самым возмутительным образом (блондин дёрнул её за край куртки, но…
– Ну, ладно, – прошипел Борменталь, – подождём до утра. Я ему устрою бенефис, когда он протрезвится.
– Вам жалко? – осведомился Шариков и глянул исподлобья.
Очнулся он от звона и увидел, что Филипп Филиппович швырнул в таз какие-то сияющие трубки.
– Вздор говоришь. Где паршивый? – строго и отрывисто спрашивал господин.
«Кто такой умер?» – хмуро и недовольно подумал пёс и сунулся под ноги, – «терпеть не могу, когда мечутся».
Пакостнее и представить себе ничего нельзя. Впрочем, виноват, у меня ещё хуже. Отец – кафедральный протоиерей. Мерси. «От Севильи до Гренады… В тихом сумраке ночей…» Вот, чёрт её возьми.
– У самих револьверы найдутся… – пробормотал Полиграф, но очень вяло и вдруг, изловчившись, брызнул в дверь.
– И не соблазняйте, даже и не говорите, – профессор заходил по комнате, закачав дымные волны, – и слушать не буду. Понимаете, что получиться, если нас накроют. Нам ведь с вами на «принимая во внимани…
– Вы издеваетесь, профессор Преображенский?
И тут он окончательно завалился на бок и издох.
– Я – женщина, – признался персиковый юноша в кожаной куртке и сильно покраснел. Вслед за ним покраснел почему-то густейшим образом один из вошедших – блондин в папахе.
– Как же писать? – Нетерпеливо спросил он.
После прогулки в кабинете, общими усилиями Шарик был водворён в смотровую.
Совершенно красный, он повесил трубку и повернулся.
Человечек, глазами следуя пальцу, скосил их через оттопыренную губу и любовно поглядел на галстук.
И в разгар муки дверь открылась. Пёс вышел, отряхнувшись, и угрюмо собрался на кухню, но Зина за ошейник настойчиво повлекла его в смотровую.
– Я вам не милостивый государь, – резко заявил блондин, снимая папаху.
С Филиппом Филипповичем что-то странное делается. Когда я ему рассказал о своих гипотезах и о надежде развить Шарика в очень высокую психическую личность, он хмыкнул и ответил: «Вы думаете?» Тон его …
– И я того же мнения, – добавил Филипп Филиппович и вышвырнул одним комком содержимое рюмки себе в горло, – …Мм… Доктор Борменталь, умоляю вас, мгновенно эту штучку, и если вы скажете, что это… Я ваш…
От двух червонцев Шариков категорически отперся и при этом выговорил что-то неявственное насчёт того, что вот, мол, он не один в квартире.
– Только попробуй. Я тебе съем! Это отрава для человеческого желудка.
– Извините, – сказал он, – профессор побеседует с дамой, а мы уж с вами побудем здесь.
Филипп Филиппович вдруг насторожился, поднял палец.
– Профессор! – из-за двери в экстазе воскликнул голос, – будьте совершенно спокойны, – он сладостно хихикнул и пропал.
Ночь и половину следующего дня висела, как туча перед грозой, тишина.
– Да что уж, развожу я их, что ли? – обиделся человек, – видно, блохи меня любят, – тут он пальцами пошарил в подкладке под рукавом и выпустил в воздух клок рыжей лёгкой ваты.
И все забегали, ухаживая за заболевшим Шариковым. Когда его отводили спать, он, пошатываясь в руках Борменталя, очень нежно и мелодически ругался скверными словами, выговаривая их с трудом.
Ведьма сухая метель загремела воротами и помелом съездила по уху барышню. Юбчонку взбила до колен, обнажила кремовые чулочки и узкую полосочку плохо стиранного кружевного бельишка, задушила слова и з…
Он позвонил. Зинино лицо просунулось между полотнищами портьеры.
– Воображаю, что будет твориться на улице… Вообража-а-ю. «От Севильи до Гренады», боже мой.
Удлиняется задняя половина скелета стопы (plаnта). Вытягивание пальцев. Когти.
– Это – ваше дело, – со спокойным злорадством вымолвил Швондер, – зародился или нет… В общем и целом ведь вы делали опыт, профессор! Вы и создали гражданина Шарикова.
Филипп Филиппович горделиво поднял плечи и сделался похож на французского древнего короля.
– Филипп Филиппович, – тревожно воскликнул Борменталь.
– Позвольте узнать, по чему я вас пропишу? По этой скатерти или по своему паспорту? Ведь нужно всё-таки считаться с положением. Не забывайте, что вы… э… гм… Вы ведь, так сказать, – неожиданно явившее…
– Я, профессор, клянусь, если бы вы знали, какая у меня драма!..
– В таком случае вы можете оставаться в кепке, а вас, милостивый государь, прошу снять ваш головной убор, – внушительно сказал Филипп Филиппович.
– Ах, ты, господи, – уныло воскликнул Филипп Филиппович, – встречаются, спрашивают… Воображаю, что вы им говорите. Ведь я же вам запрещал шляться по лестницам.
– Отлично, – послышался его голос, – сейчас же везите, сейчас же!
– Вы, Шариков, третьего дня укусили даму на лестнице, – подлетел Борменталь.
Шарик лежал на ковре в тени и, не отрываясь, глядел на ужасные дела. В отвратительной едкой и мутной жиже в стеклянных сосудах лежали человеческие мозги. Руки божества, обнажённые по локоть, были в р…
Все молчали. Но на следующий день, когда Полиграф Полиграфович, которого утром кольнуло скверное предчувствие, мрачный уехал на грузовике к месту службы, профессор Преображенский в совершенно неурочн…
Свистал «ой, яблочко». Поддерживает разговор.
Временами божество вооружалось маленьким сверкающим ножиком и тихонько резало жёлтые упругие мозги.
– Куда же мне ещё? – робко ответил Шариков, блуждая глазами.
– Иван Арнольдович, это элементарно… Что вы на самом деле спрашиваете да ведь гипофиз не повиснет же в воздухе. Ведь он всё-таки привит на собачий мозг, дайте же ему прижиться. Сейчас Шариков проявля…
(Косыми буквами карандашом): профессор расшифровал слово «абыр-валг», оно означает «Главрыба»… Что-то чудовищ…
– Перестаньте! – крикнул вслед Филипп Филиппович, – погодите, колечко позвольте, – сказал он, обращаясь к Шарикову.
– Мерси. Нет, профессор, – ответил гость, ставя шлем на угол стола, я вам очень признателен… Гм… Я приехал к вам по другому делу, Филипп Филиппович… Питая большое уважение… Гм… Предупредить. Явная ер…
Шариков значительно притих и в тот день не причинил никакого вреда никому, за исключением самого себя: пользуясь небольшой отлучкой Борменталя, он завладел его бритвой и распорол себе скулы так, что …
Филиппа Филипповича несколько передёрнуло.
– Изумительнее всего, что ведь они же оба пьяные… Как же они ухитрились? – поражался Филипп Филиппович, глядя на то место в стойке, где некогда помещалась память юбилея.
Второй милиционер вдруг перекрестился размашистым крестом и, отступив, сразу отдавил Зине обе ноги.
– Вот, чёрт возьми. Не издох. Ну, всё равно издохнет. Эх, доктор Борменталь, жаль пса, ласковый был, хотя и хитрый.
Вошедший очень почтительно и смущённо поклонился Филипп Филипповичу.
– Ага, – молвил Филипп Филиппович, – так? – И голос его принял подозрительно вежливый оттенок, – одну минуточку попрошу вас подождать.
Вот это – личность. Боже мой, на кого же ты нанесла меня, собачья моя доля! Что это за такое лицо, которое может псов с улицы мимо швейцаров вводить в дом жилищного товарищества? Посмотрите, этот под…
– Сегодня вам, Иван Арнольдович, 40 рублей причитается. Прошу.
– А-га, – многозначительно молвил он, – ошейника нету, ну вот и прекрасно, тебя-то мне и надо. Ступай за мной. – Он пощёлкал пальцами. – Фить-фить!
– Помилуйте, – уверенно ответил человек, – как же так без документа? Это уж – извиняюсь. Сами знаете, человеку без документов строго воспрещается существовать. Во-первых, домком…
Серые гармонии труб играли. Шторы скрыли густую пречистенскую ночь с её одинокой звездою. Высшее существо, важный пёсий благотворитель сидел в кресле, а пёс Шарик, привалившись, лежал на ковре у кожа…
Вновь ухудшение. Пульс еле прощупывается, похолодание конечностей, зрачки не реагируют. Адреналин в сердце, камфара по Преображенскому, физиологический раствор в вену.
Тут он ухватил Шарикова под мышки и поволок его в приёмную спать.
«Где у них чёрная лестница?..» – соображал пёс. Он размахнулся и комком ударил наобум в стекло, в надежде, что это вторая дверь. Туча осколков вылетела с громом и звоном, выпрыгнула пузатая банка с р…
– Подлец, – выговорила барышня, сверкая заплаканными размазанными глазами и полосатым напудренным носом.
Доктор с размаху легко всадил иглу в сердце пса.
Борменталь подал ему блестящий коловорот. Кусая губы, Филипп Филиппович начал втыкать коловорот и высверливать в черепе Шарика маленькие дырочки в сантиметре расстояния одна от другой, так, что они ш…
– Бить будете, папаша? – донёсся плаксивый голос Шарикова из ванной.
В кабинете перед столом стоял председатель домкома Швондер в кожаной тужурке. Доктор Борменталь сидел в кресле. При этом на румяных от мороза щеках доктора (он только что вернулся) было столь же раст…
– Так-с. Что вы скажете относительно слонов, дорогой Шариков? – недоверчиво спросил Филипп Филиппович.
Зина внесла индейку. Борменталь налил Филиппу Филипповичу красного вина и предложил Шарикову.
– Что-то вы меня, папаша, больно утесняете, – вдруг плаксиво выговорил человек.
Язвительная усмешка искривила усишки человека.
– Ну, ладно. Итак, что же ему нужно в защитах вашего революционного интереса?
– Тридцати девяти человекам, – тотчас ответил Борменталь.
– Каждый день в цирк, – благодушно заметил Филипп Филиппович, – это довольно скучно, по-моему. Я бы на вашем месте хоть раз в театр сходил.
– Его, Филипп Филиппович, нужно хлыстом отодрать хоть один раз, возмущённо говорила Зина, – а то он совершенно избалуется. Вы поглядите, что он с вашими калошами сделал.
– Он сказал, негодяй, что ранен в боях, – рыдала барышня.
На столе валялся вдребезги разбитый портрет.
– Швондерова работа! – кричал Филипп Филиппович, – ну, ладно, посчитаюсь я с этим негодяем. Не будет никого, кроме господ, в моей квартире, пока я в ней нахожусь! В противном случае или я или вы уйдё…
В моём и Зины присутствии пёс (если псом, конечно, можно назвать) обругал проф. Преображенского по матери.
– Глупости говорите… – вмешался суровый Филипп Филиппович, но Борменталь его перебил.
– Хорошо, – робко ответили Зина и Дарья Петровна.
– Извиняюсь, – перебил его Швондер, – вот именно по поводу столовой и смотровой мы и пришли поговорить. Общее собрание просит вас добровольно, в порядке трудовой дисциплины, отказаться от столовой. С…
Вода в ванной ревела глухо и грозно, но голоса более не было слышно.
– Помилуйте, вас жалко, Филипп Филиппович.
– Совершенно с вами согласен. Вот, доктор, что получается, когда исследователь вместо того, чтобы идти параллельно и ощупью с природой, форсирует вопрос и приподнимает завесу: на, получай Шарикова и …
Утром – улучшение. Дыхание учащено вдвое, температура 42. Камфара, кофеин под кожу.
Вся эта история произошла около часу, а теперь было часа 3 пополуночи, но двое в кабинете бодрствовали, взвинченные коньяком с лимоном. Накурили они до того, что дым двигался густыми медленными плоск…
– Ну, тогда лучше смотрите у Никитиных. Необходимо, чтобы было всё ясно.
– Я воевать не пойду никуда! – вдруг хмуро тявкнул Шариков в шкаф.
Филипп Филиппович всё ещё чувствует себя плохо. Большинство наблюдений веду я. (Фонограф, фотографии).
– Боится выходить, – глупо усмехаясь, объяснил Фёдор.
– Я догадываюсь, – злобно краснея, воскликнул Филипп Филиппович.
Четверо застыли. Снег таял у них на сапогах.
Пострадавший от пса вежливо поблагодарил и, краснея, засунул деньги в карман пиджака.
– Куда ты, чёрт лохматый?.. – кричала отчаянно Зина, – вот окаянный!
Шариков посмотрел в пустую рюмку как в бинокль, подумал и оттопырил губы.
– Ради бога, вы мне всегда сообщайте сразу о таких вещах! Сколько нужно?
– Филипп Филиппович, что вы спрашиваете! – с большим чувством ответил Борменталь и развёл руками.
Шерсть на голове – слабая, шелковистая. Легко спутать с волосами. Но подпалины остались на темени. Сегодня облез последний пух с ушей.
– Уйди из-под ног! Скорей, скорей, скорей! – закричал Филипп Филиппович на все стороны и стал звонить во все звонки, как показалось псу. Прибежала Зина. – Зина! К телефону Дарью Петровну записывать, …
– Спокойно, Зинуша, – молвил он, простирая к ней руку, – не волнуйся, мы всё это устроим.
– Две недели можете не показываться, – сказал Филипп Филиппович, – но всё-таки прошу вас: будьте осторожны.
Шариков закивал головой, давая знать, что он покоряется и будет повторять.
– Не валяйте дурака, – хмуро отозвался Филипп Филиппович, – я с вами серьёзно говорю.
Борменталь несколько пришёл в себя и выпустил Шарикова, после чего тот сейчас же захныкал.
В домкоме он поругался с председателем Швондером до того, что тот сел писать заявление в народный суд Хамовнического района, крича при этом, что он не сторож питомца профессора Преображенского, тем б…
– Боже мой! Воображаю, что теперь будет в квартире. Ну и что ж они?
– Гм… – с интересом отозвался тяпнутый, розовея от супа и вина.
– Ну, спасибо вам… «К берегам священным Нила…» Спасибо… И я вас полюбил как способного врача.
Из кармана брюк вошедший выронил на ковёр маленький конвертик, на котором была изображена красавица с распущенными волосами. Субъект подпрыгнул, наклонился, подобрал её и густо покраснел.
– Ну вот-с, не угодно ли. Ведь это же дурная наследственность.
Дверь через улицу в ярко освещённом магазине хлопнула и из неё показался гражданин. Именно гражданин, а не товарищ, и даже – вернее всего, – господин. Ближе – яснее – господин. А вы думаете, я сужу п…
Звонки следовали один за другим и Борменталь уже подошвой стоял в воде.
– Не стесняйтесь, профессор, – очень смущённо отозвался человек в штатском, затем он замялся и заговорил. – Очень неприятно. У нас есть ордер на обыск в вашей квартире и, – человек покосился на усы Ф…
– Ну, уж это действительно, – многозначительно заметил Фёдор, – такого наглого я в жизнь свою не видал.
Филипп Филиппович навалился на дверь ванной, но та не поддавалась.
– Стой, с-скотина, – кричал господин, прыгая в халате, надетом на один рукав, и хватая пса за ноги, – Зина, держи его за шиворот, мерзавца.
Зина и Дарья Петровна в подоткнутых до колен юбках, с голыми ногами, и Шариков с швейцаром, босые, с закатанными штанами шваркали мокрыми тряпками по полу кухни и отжимали их в грязные вёдра и ракови…
Галун швейцара скрылся внизу. На мраморной площадке повеяло теплом от труб, ещё раз повернули и вот – бельэтаж.
– Да, – непреклонно ответил Филипп Филиппович.
– Я ещё водочки выпью? – заявил он вопросительно.
– А как это «по-настоящему»? – позвольте осведомиться.
– Зина, отпустите машину. Теперь имейте в виду следующее: вы опять вернулись в квартиру Филиппа Филипповича?
– Кто они такие? – наступал Филипп Филиппович, сжимая кулаки на Шарикова.
Введено 8 кубиков хлороформа, 1 шприц камфары, 2 шприца адреналина в сердце.
Филипп Филиппович налился кровью и, наполняя стакан, разбил его.
– Как же мне не вмешиваться, – обидчиво забубнил Шариков.
– Не беспокойтесь, Филипп Филиппович, – паталогоанатомы мне обещали.
Борменталь недоуменно шевельнулся в кресле. Филипп Филиппович дёрнул усом.
Дама испугалась и даже побледнела под коркой румян.
Фёдор, заработавший на этом деле три рубля, обыскал весь дом сверху до низу. Нигде никаких следов Шарикова не было.
– У-у! – скулил пёс-подлиза и полз на брюхе, вывернув лапы.
Трое, открыв рты, смотрели на оплёванного Швондера.
– Там пуговка есть такая! – выкрикивал Филипп Филиппович, стараясь перекричать воду, – нажмите её книзу… Вниз нажимайте! Вниз!
– Мы пришли к вам, – вновь начал чёрный с копной.
В ночь после операции: грозные повторные падения пульса. Ожидание смертельного исхода. Громадные дозы камфары по Преображенскому.
– Тем более, не пойду на это, – задумчиво возразил Филипп Филиппович, останавливаясь и озираясь на стеклянный шкаф.
– Абсолютно невозможно, – вздохнув, подтвердил Филипп Филиппович.
– Я думаю, – совершенно отошёл пациент, – но какая всё-таки дрянь! Любопытно было бы взглянуть на него. В Москве прямо легенды какие-то про вас рассказывают…
Филипп Филиппович стоял у стола, а барышня плакала в грязный кружевной платочек.
Филипп Филиппович, не вставая, закинулся к кнопке на обоях и на звонок явилась Зина.
– Боже мой, ещё что-то! – закричал Филипп Филиппович, бросаясь к дверям – Кот, – сообразил Борменталь и выскочил за ним вслед. Они понеслись по коридору в переднюю, ворвались в неё, оттуда свернули в…
– Не сметь! – явно больным голосом воскликнул Филипп Филиппович.
Борменталь же, подкрепившись, обнаружил склонность к деятельности.