Все цитаты из книги «Любовник смерти»
– Я к тебе как к мужчине пришёл, честно. – Абрек сдвинул густые чёрные брови, голубые глаза сверкнули холодным пламенем. – Мог украсть её, но Казбек не вор. По-хорошему говорю: дай. Не дашь – тогда п…
– Так что уголовно-криминальное зверство, каких даже на Хитровке не видывали, – мрачно доложил Будочник. – Каляку одного со всем семейством вырезали, да ещё изуверским манером. А вам, Эраст Петрович,…
В подвале повернули раз, другой. Отсюда уже было рукой подать до залы, где вход в сокровищницу. И до коридора, где Сеньку чуть жизни не лишили, тоже близёхонько. Вспомнил Скорик, как ему мощная лапищ…
– Эх, девка-девка, чего ты только над собой творишь? Дал тебе Господь этакую красотищу, а ты её в грязи валяешь, над Божьим даром измываешься. Мой-то павлин от тебя вышел, сияет, как сапог начищенный…
И стало Сеньке всё в доскональности ясно. Моряк этот тут для виду торговлю ведёт, а сам, конечно, на стрёме. И ловко как придумано-то: если шухер, дунет в свою медную свистелку – у ней, надо думать, …
– У тебя скоро титулов, как у государя императора, будет. По имени ты Князь, по-деловому король, а скоро ещё и тузом станешь. Милостью Божией Туз Всемосковский, Король Хитровский, Князь Запьянцовский.
– Были, в самом недавнем времени. Одного купчика, что на Хитровку сдуру после темна забрёл, порешили. Ограбили, башку проломили, портмоне с золотыми часами взяли. Глаза зачем-то повырезали, крокодилы…
Только тогда Сенька догадался, что это “крот” из своей берлоги вылез. Было в подземной Хитровке такое особенное сословие, “кроты”, которые в дневное время всегда под землёй обретались, а наружу если …
– Я с тобой попрощаться пришёл. Всё одно не сносить мне головы, найдут они меня и порежут. Пускай режут, нет моей мочи в ихних душегубствах участвовать. Противоречит это моим принципам.
“Милостивый государь Иннокентий Романович!
Остановился перед дверью и вдруг – рука сама потянулась, ей-богу, – постучал. Громко.
Кто был Сенька Скорик самое малое время назад? Никто, жучишка навозный. А теперь всё ему: и любовник Смерти (да-да, было, не приснилось), и богач, и изобретатель, и казначей, и механик. Вот какая вып…
– Ефимок, иоахимсталер. Монета нередкая. Они идут по два веса. То есть по весу серебра, помноженному вдвое. Ваш ефимок в хорошей сохранности. – Взял денежку, положил на весы. – Можно сказать, даже в …
Едва Сенька толкнул клеёнчатую дверь и вошёл в тёмный, заплёванный коридор, как его ухватил за подол наглый, мордатый псина с нашивками.
Комната была чудо какая замечательная, никогда ещё Скорик в таких не живывал. Большенная, с белыми занавесочками, кровать с блестящими шарами, на кровати перина пуховая. Утром обещали самовар с пышка…
– Господзин верер, – строго, даже торжественно пояснил Маса и вдруг вздохнул. – А есё ты, Сенька-кун, на меня походз. Я когда быр такой, как ты, тодзе быр маренький бандзит. Бери бы госпозина не встр…
С площади и из переулка глядели зеваки, скалились. Прошёл было по краю рынка Будочник с газетой в руках, поглядел поверх серого листа, зевнул, дальше потопал. Обыкновенное дело, когда баклана чистят.…
– Можно, Смертушка, ещё как можно! Человечек один шепнул Салу, а Сало мне. Нашёл каляка где-то под землёй клад старинный, злата-серебра видимо-невидимо. Третий день казённую пьёт, рыжиками да сёмгой …
Однако в философской печальности, вызванной не иначе как теми же пирожными, Скорик пребывал не очень долго, потому что мечтания обрисовались сами собой, числом два: земное и небесное.
“Не в том дело. За старание своё обидно. Нет, думаю, шалишь. Негладко выходит. Хрен вам, а не полотно с шоколадом. Ночью перелез через приютский забор, окно высадил, дверь в кладовку ихнюю выбил и да…
У Скорика челюсть отвисла. Коварный господин Неймлес этим воспользовался и покрасил золотую фиксу в гнилой цвет, а потом засунул в разинутый рот какую-то дулю в марле, пристроил между десной и щекой.…
Стыдно стало, что сбежал – мочи нет. Идя по Маросейке, ругал себя за это всяко, корил, казнился, но как вспомнит про калмыков, ясно делалось: назад в колоду ему ходу нет. Князь с бойцами, может и про…
– Да вы, Иннокентий Романыч, матерьялист. Это хорошо, я матерьялистов люблю. Ну что ж, идёмте в спальню, коли вы такой смелый. Приголублю вас, как умею.
И Боцман ничего, в дудку не шумнул, только прищурился. Кивнул восточному молодцу – заходи, мол. На Сеньку глянул мельком. Можно сказать, вовсе не заинтересовался его персоной, отчего тугой узел, закр…
– Но, не забывайте, у меня в Москве много старых д-друзей, в том числе из полиции. Не все они так слепы, как ваше начальство. Впрочем, это сейчас к делу не относится. Я лишь хочу сказать, что провока…
Скорик опёрся на локти, чтоб подальше отползти, но от первого же движения под брюхом зашуршала кирпичная крошка. Нельзя! И себя погубишь, и клад выдашь. Лежать нужно было тихо, да Бога молить, чтоб д…
Как взяли старт, так и гнали по шоссе четырнадцать часов без передышки, не сговаривались. Почти триста вёрст промчали, только два раза топливо из бидона в бак подлили. За весь путь между шофэром и ас…
Снова спустился вниз, зарыскал по колидору (одно название, что колидор – пещера пещерой, и стены то каменные, склизкие, то земляные). Непременно должен был тут и другой выход иметься, как же без этог…
Ташка сидела там же, на кровати, волоса расчёсывала – ей скоро было на работу. Рожу уже размалевала: брови с ресницами чёрные, щеки красные, в ушах стеклянные серёжки.
– За угол повэрнешь – стой! – приказал извозчику неблагодарный инженер все тем же “кавказским” голосом. И ответил на попрёк, только когда вылезли из пролётки.
И сели, будто ничего не бывало, только карты разбросанные подобрали.
– Сушёные вши. Нищему без этой ф-фауны никак. Не беспокойся, потом промоем керосином.
Однако скоро Сеньке стало ясно, что в ценностях Эраст Петрович вовсе ничего не смыслит.
Китаец настырный оказался, долго не отставал. Михейка скоро в подворотню отвалил, так азиат за одним Сенькой уклеился. Сурьезно бежал, ходко и на крик силу не тратил. Видно было, что не отвяжется. Ск…
– Не знаю я… Бадмай Кектеевич мне не сказывают.
Только на сей раз утёк недалеко. Когда пробегал мимо нарядного господина с тросточкой (и как только такой франт забрёл на Хитровку), зацепился карманом за набалдашник. Чудно, что у гуляльщика тросточ…
Послушал Сенька, послушал, и чего-то не захотелось ему этакую страсть выносить. И без того набедовался, наголодался, только-только к настоящей жизни принюхиваться стал.
– Тоже мне японская. На Бога надейся, а сам не плошай.
У Сеньки голова вперёд-назад мотается, нехорошо Сеньке. Вот уж никогда не думал, что будет с таким нетерпением Князя ждать. Где они там, уснули, что ли в подземном ходе?
Однако нашему корреспонденту удалось выяснить одно интересное обстоятельство, самым прямым образом связанное с хитровской трагедией.
Познакомились самым что ни на есть приличным манером. Эраст Петрович назвал Сеньку своим помощником, пригласил судью в кабинет курить кубинские сигары. О чем они там толковали, Скорику осталось невед…
И черт бы с ним, не больно жалко. Но что ж это за чудище, которое этакое с людьми выделывает?
На площади – из окна видать – книжная лавка. Сенька сходил туда, купил умную книжку под названием “Жизнь в свете, дома и при дворе”: как себя поставить в приличном обществе, чтоб в тычки не погнали.
Скорик за живот схватился, ртом воздух хватал, а сам в это время из-за Смертьиного плеча выглядывал, только успевал головой вертеть. Интересно все ж таки. Видел, как пристав попятился к стене и наста…
Однако спросить – только себя выдать, что в письмо нос совал.
– Хошь, я тебе безо всякого ухажерства бусы подарю?
– Будников, бездельник, ты что там застрял?
Сеньку хозяйка представила мосье Скориковым, московским негоциантом, хотя он, когда сговаривался про комнату, назвался иначе – торговым человеком. “Негоциант”, конечно, звучало куда лучше.
Три рубля ему за здорово живёшь Скорик, конечно, не дал и на вопросы отвечал туманно, однако из пройдошистого Жоржа, кажется, можно было извлечь пользу.
Увидел деревянную кровать. На ней лежал человек, щупал руками мокрую от крови грудь. А глаз у него тоже не имелось, как у прочих. Наверно, он-то и был каляка Синюхин.
– Господи снятый, – ахнули за дверью. – Никак налёт. Я ничего, ребята, я тихонечко. И засов скрежетнул.
– Пятый? – заморгал Солнцев, взглянув на Упыря, Князя и Очка. – Где вы видите пятого?
В подземной зале, где несколько часов тому Проха хотел выдать старого приятеля на верную гибель, а заместо того сам лишился жизни, мёртвого тела уже не было. Не иначе подвальные жители уволокли: одеж…
Чего делать-то, а? Какая из этой дедукции должна проистечь проекция?
Там, где поворот с Подколокольного, опершись об водосток, стоял Проха, лузгал семечки. Глазами так и впился в церковную дверь. На нищих, слава Богу, не пялился.
– Кто это там фулиганничает? Мне до клозету требуется!
Снова Смерть осталась в гостиной одна, но к столу больше садиться не стала. Отошла в дальний угол комнаты, где висело треснутое зеркало, встала перед ним и принялась себя разглядывать. Покачивала гол…
Её лицо было близко совсем, и ещё пахло особенно, одновременно сладким и горьким. Сенька сглотнул, глазами захлопал, про всё на свете забыл, даже про Князя. Не захотела она баловаться, с Князем-то. В…
– Это место только один человек знает. Как, Али-баба, выдашь нам свою пещеру?
Они шли по Покровке, мимо Троицы что на Грязях, мимо пышного Успенского храма.
Эраст Петрович немедленно воспользовался замешательством врагов: Князь отлетел в одну сторону, Упырь в другую. Из лап Будочника инженеру, правда, вырваться не удалось, и после короткой борьбы оба рух…
Стал ему Маса про Путь объяснять. Что, мол, жизнь – это дорога от рождения к смерти и что дорогу эту нужно пройти правильно, не то дойти-то дойдёшь, никуда не денешься, только потом не обессудь. Если…
– А? – сказал. – Чего? Какие-такие чётки?
В щель снова Килька просунулся. Выходит, у него не одна кликуха, а две?
Вот Эраст Петрович встал, двинулся к сидящей деве, протянул ей руку.
Подошёл Сенька поближе, чтоб слышно было, остановился.
Сеньке сретенской виктории мало показалось.
Залезли по лесенке на чердак, где старое, ещё прошлогоднее сено. Залегли. Лесенку за собой утянули, чтоб не догадался никто, проверять не сунулся.
С пучеглазым псом Сенька поступил просто. Сказал ему, что проживает на Вшивой Горке, а как пошли переулками к Яузе, подобрал подол, да и дунул в подворотню. Городовой, конечно, давай в свисток дудеть…
Подцепили её багром или чем там, вытащили. Она по виду как мёртвая была, белая вся, но полежала, отогрелась и опять хоть бы что ей. Живёхонькая.
Ташка оказалась девка хорошая, хоть и не без придури. Взять хоть цветы эти или мамку её, пьянчужку горькую, чахоточную, ни на что негодную. Чего с ней возиться, зря деньги переводить? Всё одно помрёт.
– Затем, что п-подозрителен. Все преступления совершены на территории его участка. Это раз. Сам Солнцев – человек жестокий, алчный и абсолютно б-безнравственный. Это два. И главное… – Инженер снова у…
– А попроще нельзя, без Пути? Чтоб только драться?
Филин держал себя спокойно, зубы скалил. А чего ему бояться? За спиной у китайца (ему-то, дурню, невдомёк) хитровские пацаны стояли, двое. Михейка заметил Скорика, подмигнул: жди, мол, щас потеха буд…
– Здравствуйте вам, – сказал Сенька и картуз снял.
(Да уж куда лучше, жалобно скривился Сенька.)
– Ништо, меня голыми руками не возьмёшь, – бодрясь, сказал Скорик. – Хотел он меня жизни лишить, да я скользкий, вывернулся, ещё палкой его огрел. Будет помнить.
После того как Князь свой приговор объявил про Сеньку и угостил колоду водкой-коньяком, Килька повёл новичка к себе (была у него недалеко от входа каморка за ситцевой занавесочкой).
Тут инженер сделал паузу, как бы приглашая остальных оценить шутку.
– Ой! – удалось, наконец, Сеньке крикнуть. – Ой, беда!
Валета нашего, сказал Килька, все боятся, даже Князь себя с ним опасливо держит, потому как Очко припадочный. То есть так-то он тихий, спокойный, хоть и говорит всё время непонятно, стихами, но иногд…
То думал: вот ведь носит земля изверга, дитю малому, и тому не спустил, да ещё глаза повырезал, ирод. А и Князь тоже хорош! Вроде честный налётчик. Зачем такого беспардонщика при себе держит, который…
– “Много” – это сколько, уважаемый? – спросил Очко, когда Князь захлебнулся ненавистью и умолк.
– Лярва! Паскуда! С кем? Кто? Убью! Спрятался? Где?
– Зачем вы разделись? – с тревогой спросил седой. – Не пойдёте же вы в таком виде по улице?
Эраст Петрович покачал головой, вышел в лавку. Чиновник и Маса за ним. Сенька тоже, чтоб не оставаться одному в забрызганной кровью комнате.
Делать нечего – полез Сенька по подземному ходу обратно, не сильно солоно похлебавши.
– Если при задержании преступник окажет с-сопротивление, тогда, исчерпав дозволенные законом меры самообороны, – здесь инженер поднял палец и со значением посмотрел на своего камердинера, – возможно,…
– Как, и этот тоже? – простонал Князь с такой мукой, что Сеньке даже стало его жалко. – Шалава ты распоследняя! Всех своим подолом загребла, даже псом поганым не побрезговала!
– Вместо новомодных пневматических шин, удобных для асфальтовой мостовой, но совершенно неприспособленных для нашего бездорожья, я сконструировал цельнолитые к-каучуковые со стальной проволокой.
Упырь пожался немного, но с верхушки оползня скатилось ещё несколько камешков, и он решился – последовал примеру своего лютейшего врага.
Сенька от страха обрезаться не шевелился. Японец же, соскребая из-под носа последние остатки зарождающейся мужской красы, ворчал: “Очень честно. Кому гурять, а кому горб ромать”. К чему это он, какой…
– Потеряв твой след после убийства ювелира, убийца решил з-зайти с другой стороны. На Хитровке многие знали о твоей дружбе с мадемуазель Ташкой. Знал об этом и твой п-поклонник. (Девятый раз – щёлк.)…
Фотография, без подписи: Солнцеву жмёт руку сам князь-губернатор его высочество Симеон Александрович – тощий, огромадного роста, да ещё подбородок задрал, а пристав, наоборот, наклонился и коленки пр…
– Не насмелятся палить. За это живьём в землю, такой закон.
– Прибавим веснушек, – велел Эраст Петрович японцу.
– Ладно тебе, Ташка. Угомонись. Чего к человеку пристала? Помнишь, я тебе бусы дарил, зеленые. Целы? Отдай им, ихние это. Не то худо мне будет. – И вдруг испугался. – Или продала?
– Мне бы, дяденька, в Ветошный подвал, к калякам, – попросил Сенька и на всякий случай соврал. – Письмишко отцу-матери отписать желаю.
Белый порошок, навроде сахарина. Лизнул языком – сладковатый, но не сахарин, тот много слаще.
Зачем глаза-то колоть? – испугался Сенька.
– Всунетесь? – показал Скорик на приоткрытую фортку ватер-клозета.
– Не я это, это Сенька Скорик! Ай, ухо больно! Вон он, Сенька!
Выхватил из голенища финский ножик и двинулся на Эраста Петровича.
Господин Неймлес начал сердиться. Передёргиваешь, говорит. Жир? Пускай жир, прекрасно! Между прочим, жир – самое драгоценное, что есть в организме, запас энергии и сил на случай потрясений. Просто ну…
Господин Неймлес вошёл в кафе “Риволи”, сел за столик и принялся читать газеты – через стеклянную витрину Скорику было всё видно. Через несколько времени Сенька заметил, что Эрастом Петровичем интере…
Снова глядеть сунулся, когда у входа уже керосиновый фонарь горел. Сидел сучий китаеза, с места не шелохнулся. Вот настырная нация!
Очко посмотрел на него, носком штиблета по земле поводил – знать, костюма жалко стало – и тоже на бок лёг, голову подпёр. Тросточку положил рядом.
– Дяденька Князь, дозвольте слово сказать.
Оглянулся на длинноволосого Очка с особенным почтением. Ишь ты, валет. Валет – он мало того, что правая рука у короля, он ещё в колоде обыкновенно по мокрому делу первый. Оттого, верно, и прозвание “…
– Хочешь посмотреть на мой “Ковёр-самолёт”?
– Чистый-то какой, – умилилась. – И рубашка свежая. Постирал кто?
Князь, зарычав, кинулся было к ней, но Смерть подняла дуло к потолку.
Скорик смотрел на пристава, диву давался. Вот ведь бесстыжий, гнида. Сам очкастому этому вон чего обещал, а сам вон что. И людей, что рядом стоят, ему не совестно. Хотя они для него, надо думать, и н…
И всякий раз в конце диковинный учитель спрашивал одно и то же: не желаешь ли, мол, чего господину передать.
Но руки пока держал при себе и глазами мигал не дерзко, а робко.
– Парнишка-то он вёрткий, да больно жидок. Увидишь – скажи: кто к Князю в колоду попал, ход от меня только в два конца: или к псам на кичу, или в сыру землю.
Сенька волчком откатился вбок, поднялся на четвереньки, потом на ноги и, подвывая, понёсся в темноту. Налетел на стену, шарахнулся в другую сторону.
– Я тебе это серебро в пасть вобью, свинья поганая! – перебил Князь и ещё долго выкрикивал бессвязные угрозы и ругательства.
Сел на корточки, стал глаза кулаками тереть – уже не от сердца, а для жалости. И что вы думаете? Жалел плакальщика народ христианский. Часу Сенька не просидел – целую горку медяков набросали. Если в …
Про безногого Боцмана, девятку, Килька рассказал, что он и вправду прежде был флотским боцманом, самым геройским героем на всем Чёрном море. Как начнёт про турку или морские плаванья рассказывать – з…
Тут первое – платье гимназическое купить, с пелериной, но на это у Ташки отложено было.
Он выпил. В груди горячо стало, а так ничего.
– Вам, господин доильщик, не давал покоя к-карьерный взлёт Князя. Как стервятник, крадущий чужую добычу, вы всё норовите выхватить кусок у удачливого соперника: хабар, воровскую славу, женщину. Это р…
– Ну разумеется! Там в семнадцатом столетии располагалась Серебряническая слобода, где при Яузском денежном дворе жили мастера-серебряники. Как твои прутья выглядят? Вот так?
– Мучить, пытать, – перевёл Эраст Петрович. – Как прежде истязал Синюхина и Самшитова. Видишь, какие у неё п-пальцы. Это убийца выламывал их один за другим. А волосы?
– За защиту от бандитов полиция ещё больше денег требует, – объяснил господин Неймлес. – Поэтому гвиры, члены попечительского совета, предпочли договориться с Упырём, для чего назначили специальных п…
В разумение стал приходить только на Арбате, когда совсем задохся от бега. Как вылетел из гостиницы “Славянская”, не помнил, как по мосту бежал и потом через пустой Смоленский рынок – тоже.
Одёрнул рубаху, рукавом по сапогам провёл, чтоб блестели. Картуз снял, снова надел. Перед дверью в дом перекрестился и молитовку пробормотал – особенную, об исполнении желаний, давно ещё один хороший…
Собрались как на пожар, вещи кое-как в две пролётки покидали и съехали.
В пятом часу пришли посредники от Обчества, два спокойных, медлительных “деда” из уважаемых воров. Назвали место для стыка – Коровий луг в Лужниках – и время: ровно в семь. Ещё сказали, Упырь желает …
Про что про “это” не писать и не говорить? Не иначе как про её непотребное распутство с Селезнем и прочими гадами.
– Сеня, ты за сколько свои прутья продал? Скорик врать не стал. Кувшинников сам богатый, завидовать не будет.
– Молчи, сморчок. Нешто не понял ещё, к чему их высокородие клонит?
Бродил по рынку, от улицы Солянки держался в стороне. Знал, что там, за нею, Хитровка, самое страшное на Москве место. На Сухаревке, конечно, тоже фармазонщиков и щипачей полно, только куда им до хит…
Долго так гоняли, сожгли полведра керосина, но ничего, не жалко. Потом вышел судья, Ванятку домой везти. Попрощался с Сенькой за руку, почему-то ободряюще подмигнул.
Эраст Петрович тоже переместился, будто желал быть от неё на расстоянии.
Про Будочника все говорили: крут, но справедлив. Зря не обидит. В глаза все его звали уважительно, Иван Федотычем, а фамилия ему было Будников. Но Сенька так и не понял, по фамилии ему прозвище дали,…
На Сухаревку Скорик не просто так отправился, а по честному делу. С дядькой Зот Ларионычем поквитаться. Жил-то теперь по хитровским законам, а законы эти плохому человеку спускать не велели. Беспреме…
Князь махнул рукой на стол, все кроме Очка себе налили – кто водки, кто коньяку, стали пить. Сенька тоже коричневого пойла хлебнул, чтоб попробовать (дрянь оказалась, хуже самогонки). Хоть и голодный…
Вдруг видит – а дверь-то чуть-чуть приоткрыта.
– Это кто-то чужой, залётный. Хитровские не насмелились бы. Ништо, скажу слово – вернут твой платок и вора сыщут, не зарадуется.
Шагнул к помертвевшему Сеньке, схватил за шею, вверх рванул – пришлось на цыпки привстать.
– И сенка тодзе дзярко. Он быр храбрый. В средусей дзизни родится самураем.
– Что ж, – вздохнул Очко, – долг интеллигенции – помогать народу. Ну-ка, служитель правопорядка, чуть в сторонку.
– Ты?! – ахнул Проха, и ноздри у него жадно раздулись. – Скорик? Ты-то мне и нужен!
Стол из досок, на нем огарок в глиняной миске, рядом щепки лежат – лучины. Больше пока мало что видать было.
– Тогда зачем, з-зачем? – прерывающимся голосом спросил он.
С первым понятно. Теперь проделайте то же со вторым, только подводите его к нужной теме неявно. Насколько я могу судить, этот субъект помудреней Князя. Достаточно, чтобы он просто увидел известный пр…
Вот это было правильно. У Смерти тоже глаза мокрым блеснули.
Ой, говорит, какие красивые! И цвет мой самый любимый, “эсмеральда” называется! Правда подаришь?
– А-а-а! – заорал Скорик от ужаса и восторга.
Цепкий, гад. И не врежешь ему, и не вырвешься.
А как шли обратно по-за Сретенкой, Ащеуловым переулком, (Сенька солидно помалкивал, Михейка тараторил без умолку, восхищался), видят – две коляски стоят перед неким домом. Чемоданы вносят с заграничн…
Короче, на сегодня назначен стык, чтоб Князь с Упырём сами меж собой разобрались, кто кому дорогу уступит.
Сенька шевельнулся – и снова инженеровы пальцы предостерегающе забарабанили по его макушке: тихо сиди, не время ещё себя показывать.
Нищие от Скорика и отстали. Он малость отмяк, глаза из-подо лба обратно скатил, начал по сторонам зыркать. Подавали и правда немного, всё больше копейки и грошики. Раз мимо Михейка Филин прошёл. Сень…
– Что я, лярва замоскворецкая, дарёное продавать? – оскорбилась Сенькина подрунька. – Мне, может, никто больше и не дарил ничего. Клиенты, те не в счёт. Бусы твои у меня в хорошем месте прибраны.
– Что-о?! – заорал вдруг пристав таким ужасным голосом, что Скорик обмер. – Это ты кого “псами” назвала, стеррррва?! Ну, Александрова, за это я на тебя штраф запишу. На уплату – три дня. А потом знае…
Проснулся Сенька в то утро поздно. Спьяну ничего не помнил, что вчера было. Глядит – комнатёнка маленькая, в одно занавешенное окошко. На подоконнике горшки с цветами: жёлтыми, красными, голубыми. В …
Но и когда “деды” ушли, лаю не было. Раз Князь решил, значит всё.
Ты, говорит, тут тырить не моги, нет на это твоей юрисдикции, потому тут уже не Хитровка, а цивильная променада. Гляди, мол, несовершеннолетний Скорик, мартышкино семя, ты у меня на сугубом наблюдени…
И кулаком ему – прямо в серёдку лба. Такого приёма сенсей не показывал, само собой получилось. Прохе-то, поди, ничего, а Сенька себе все пальцы поотшиб. Однако подействовало.
– Непременно обманет, – кивнул инженер, снимая лапсердак, выцветшие плисовые штаны и калоши. – И тогда случится то, что напророчил Наум Рубинчик: Упыря повезут в гробу. Только не в Петербург, а на Б-…
– Что тебе делать? – переспросил господин Неймлес, раскланиваясь с синагогским сторожем. – Помалкивай да рот разевай. Слюни пускать умеешь?
Так Сенька на жизненное коварство разобиделся, что ногой топнул, картуз оземь шмякнул, и слезы сами собой потекли – да не в два ручья, как в присказке говорится, во все четыре.
– Хоть я и не собирался расследовать это преступление, потому что занят совсем д-другим делом, но ваше поведение меня заинтриговало, и я поручил Масе присмотреть за вами. Однако новое жестокое убийст…
Раскидывал, раскидывал мозгами, прямо замучил их гимнастикой, но так и не допетрил.
– Ты вот чего, – сказал он Ташке. – Ты брось это. Нечего тебе больше улицу утюжить. Заберу я тебя с Хитровки, вместе будем жить. У меня теперь денег знаешь сколько.
На полу у двери была нарисована мелом человечья фигура, не очень похоже, а сбоку темнело пятно. Кровь, догадался Сенька и содрогнулся.
Оказывается, он из низкого прохода в некий погреб попал. Может, это и есть камора, про которую Синюхин своему мёртвому сыну говорил?
– И не надо. Я и так вам верю. – Старик выставил вперёд ладони. – Дело не в этом. Дело в том, что господин Князь узнал про клад и ищет его днём и ночью. Теперь нам туда и сунуться боязно.
Скорик по сторонам оглянулся – никакой дамы вокруг не было. Кого спугивать-то? Однако на всякий случай язык прикусил. Это сенсей пока легонько локотком пихнул, а там может и посерьёзней шарахнуть.
– А этот не очухается? – спросил Скорик про икающего Будочника – не из опасения, а чтоб время потянуть. Можно было пока перед самим собой прикинуться, что Смерть у стенки просто так сидит: не мёртвая…
Будочник этот в здешних местах больше двадцати лет отслужил, без него и Хитровка не Хитровка, она на нем, можно сказать, словно земля на рыбе-кит стоит, потому как Будочник – власть, а народу совсем …
Господин Неймлес говорил, что меняются – повышается их уровень, прежде всего потому что человек начинает дороже ценить себя, своё время и свои усилия, а Маса не соглашался. Мол, всё наоборот: теперь …
Ну а у Скорика марафета не было, поэтому он сидел весь окоченевший, словно льдом его сковало. Стало быть, честный юноша, с сахарными плечами и причёской “мон-анж” ей нехорош, с ним нельзя. А с этим л…
– В Ероху хочу! Это ещё лучше, чем на улицу!
– Зачем для этого в подвал ходить? – пожал плечами Казбек. – Хотели бы – и так вас на кебаб нарезали. Мне на Москве верные кунаки нужны, кому верить можно… Встретят вас там, в подвале. Отведут, куда …
Ночью снилось всякое разное. То жаркое, сладострастное – про Смерть, то жуткое – как в окно Князь лезет с ножом в зубах, а он, Сенька, в одеяле запутался и из кровати вылезти не может.
– Без десяти три. Пора приступать к операции. Я еду за приставом. Авто оставлю в участке – целее будет. Заодно проверю, ограничится ли Солнцев одним помощником. А ты, Сеня, ступай в Ерошенковскую ноч…
Охо-хо, снова-здорово, давно наперегонялки не бегали. Развернулся Сенька и припустил вдоль по переулку.
– А приглядеться – пожалуй, в самом деле что-то есть. У Фандорина губа не дура. – Опустил руку, пощупал Скорикову задницу. – На фундамент тощевата, но я мегрешками не брезгую. Надо будет тебя попробо…
Из Самшитовского двора вышли переулком в Лубянский проезд, оттуда повернули к скверу.
Князь хотел было снова раскричаться, но Очко поднял палец: тихо, молчок.
– Какой ещё Казбек? – шмыгнул носом шестой, и был немедленно ухвачен за этот самый нос двумя железными пальцами.
По правде сказать, Скорик только перед пацанами Ташку мамзелью звал. Стыдно было правду сказать – засмеют. Да ладно, чего там. Кобелить кого хочешь можно, была бы трёшница, а другого такого товарища …
Сенька скорей-скорей шмыгнул подальше от нехорошего места, на всякий случай косясь назад и держа наготове пальцы щепотью – перекреститься, если привидится какая фантасмагория.
Проходит год или, может, полтора, родители её давай снова замуж выдавать. Девка-то пуще прежнего расцвела. Посватался купчина один, немолодой, но сильно богатый. Ей-то, Живой, всё равно было, за купч…
Скорик потёр рукавом глаза – вроде как слезы смахивает. Жалостно шмыгнул носом. Мол, вся я ваша, делайте со мною что хотите.
Пристав с чиновником поручкался, фотографу просто кивнул.
Взволновался Сенька – ужас как, даже во рту стало сухо. Сегодня, нынче же ночью, он увидит её снова!
Сенька подпёр кулаком подбородок – вроде как в задумчивости, а на самом деле, чтоб не стучали зубы. Матушка Пресвятая Богородица, лежать бы и ему прикрученным к кровати, как Ташка, если б остался тог…
– … который регулирует поступление г-горючего, и потому тянуть его нужно очень плавно, – продолжил объяснение господин Неймлес, будто вовсе не прерывался. – Ты же, Сеня, дёрнул слишком резко.
Позавчера к мировому судье Теплостанского участка Московской губернии поступило письмо, написанное по поручению несовершеннолетнего С.Скорикова, который отыскал в недрах Хитровки клад баснословной це…
И себе на волосья показывает. А у неё на макушке воткнуты ромашка и ещё два цветочка, Сеньке не известных.
Посветил – пацан лежит, лет двенадцати. Рот разинут, зубы посверкивают. А глаз опять нету, повыколоты.
Вот сейчас, сейчас Проха нагнётся и увидит дыру, а из неё две подмётки торчат. Сенька изготовился на четвереньки подняться, а потом дунуть по лазу вперёд. Далеко не убежишь, однако всё отсрочка.
– Отдай, а? Я тебе другое что подарю, чего хошь.
Остальным двоим, если обратят внимание на предмет, говорите не про СС (и на том спасибочко, подумал Сенька), а про некоего нового ухажёра, заику с седыми висками. Так нужно для дела.
– Сбегай, а? Я тебе не рубль – три дам. Хочешь пять?
– Сейчас, душенька, – обернулся ювелир. – Только клиента отпущу.
– Итак. Совершено три жестоких убийства: первое и третье на Хитровке, второе в пяти минутах ходьбы от Хитровки, но тоже на территории, подведомственной Третьему Мясницкому участку городской полиции. …
В тот же самый миг Очко выдернул из рукава нож, Упырь и Князь выхватили револьверы, а городовой, нагнувшись, подобрал один из тех, что выронил Солнцев, и навёл дуло на Эраста Петровича.
А ещё Сеньке стало жалко женщин, бедных. Каково им на свете жить, когда все мужчины сволочи и паскудники?
Едва выйдя за порог, конвертик разорвал и выкинул. Такие, десятикопеечные, для амурных записок, в каждой канцелярской лавке продаются. Купить новый, переложить туда письмо, да и заклеить безо всякого…
– Вот гад! – возмутился Сенька. – Если православный человек и жидовской молельни терпеть не желаешь, возьми и спали задаром, а Серебреников ихних не бери. Правда ведь?
Примеривался Скорик, в сбитенном ряду, чего бы утырить, храбрости набирался, а тут вдруг шум, гам, крик. Баба какая-то орёт. Караул, мол, обокрали, кошель вынули, держи воров! И двое пацанов, Сенькин…
– Само собой, – насторожённо ответил тот, выпустил Скорика и сунул обе руки в карманы. Ой, мамочки, как начнёт палить прямо через портки!
В единственном окошке торчали цветы, света не было. Это хорошо. Если бы у Ташки клиент был, то у кровати на тумбочке горела бы керосиновая лампа под красным абажуром, и занавеска от этого тоже была б…
– А не побоишься ко мне ходить? – спросила Смерть. – Не страшно?
Лихо тряхнул головой и на неё покосился. И только потом сообразил, что вышло-то двусмысленно: то ли про смерть сказано, то ли про Смерть.
– Фирин-кун, гдзе твой товарись? Который быстро бегар. Такой худзенький, ворос дзёртый, градза серые, нос с конопуськами?
– Ты думай, башка, потом говори. У нас дама есть? Нету. Смерть же с нами на Коровий луг махаться не поедет?
Присмотрел в игрушечном магазине на Сретенке кобылку лаковую, с мочальным хвостом и белой гривой. Красоты несказанной, но дорогущая – семь рублей с полтинничком. В полдень, когда у дядьки Зота в лавк…
– А ну стоять! – орёт. – Сюда смотреть! Вы меня, ёшкин корень, знаете, я промаху не даю.
Не от храбрости, а от одного лишь звериного ужаса Сенька махнул прутьями, что были зажаты в правой руке, назад и вверх. Куда-то попал и ударил ещё раз, что было силы. Опять попал. Что-то там утробно,…
Ваза ничего, сдюжила, а вот цепь оказалась подлая: дёрнулась книзу и труба вдруг как заревёт, как снизу вода хлынет!
Маса мух не любил. Ловил их, как кот лапой, но чтобы раздавить или прихлопнуть – ни в жизнь. Всегда к окошку поднесёт, выпустит.
Другое дело Упырь. Он из давних, тихих, которые не летают, а по-белочьи вверх карабкаются. Дел за Упырём громких не водится, пальбы от его колоды не слыхать, а боятся его не меньше, чем Князя.
Земное было про то, как из большого богатства ещё большее сделать. Раз Скориком нарекли, не спи, шевели мозгой.
Надо же, не спросила, кто по такому времени стучится. Вот какая бесстрашная. Или всё равно ей?
Встал, нерусский человек, и пошёл на Скорика – мягкo так, по-кошачьему.
Сенька помотал головой – испуганно, и уж безо всякого притворства.
– Не убивайте, господа налётчики. Я на вас не глядел, зажмурился сразу. А? Сделайте такое снисхождение, не лишайте жизни. Я человек семейный, православной веры. А?
Студент слушал внимательно, всё понимал с полуслова. Сразу столковались об уроках. Как Жорж услыхал, что Сенька будет за учение по рублю в час платить, сразу объявил: в институт ходить не станет и го…
Стыдно это было, нехорошо, что разговор у них выходил такой деревянный, будто о чужом человеке, но господин Неймлес всем видом показывал: сейчас работаем, участвует только мозг, сентименты после. А у…
Пробор у него сиял – ослепнуть можно. Видный был мужчина, ничего не скажешь, хоть и гад смердячий – про то вся Хитровка знала.
Обкатывали они “Ковёр-самолёт” на Мытной улице. Поворачивают на скорости за угол – Эраст Петрович руль крутит, Сенька в клаксон дудит – а там стадо коров. Что им, дурам, клаксон? Ну и врезались в зад…
Повернулась, быстро поцеловала его в висок и выбежала на середину каморы.
Нагнувшись, подцепила с пола брошенный приставом револьвер, взялась за него обеими руками, щёлкнула курком.
Сенька встал на карачки, принялся по полу ползать, стучать. Лучина догорела – другую зажёг.
Ну ладно, ушёл себе и ушёл. Сенька стал дальше стоять. Поглядывал на Смертьины окошки, и уж ему того мало казалось. Прикидывал, как бы так сделать, чтобы Смерть выглянула, себя показала.
Сенька тоже скоро подрунькой обзавёлся, Ташкой звать.
Скривился весь говорит чудная ты. Дрянь какую повесила а моё дарёное не носишь. Стал допытываться не подарил ли кто. Я как условлено говорю Сенька Скорик. Он в крик. Пащенок говорит. Доберусь раздеру…
– Будников? – удивился барин. – Вы всё на Хитровке? Надо же!
Сенька туда раза по три на дню заглядывал, будто бы по важной секретной надобности, а на самом деле просто покрасоваться. Вся Килькина одёжа к нему перешла: и портки английского сукна, со складочкой,…
Вот тебе и конспирация, вот тебе и концы в воду.
Уже выходя, Скорик заметил у самой двери вроде как малый моток белой шерсти. Наклонился, увидел мёртвого кутёнка Помпония, и здесь оказалось, что у первого Сеньки далеко не все слезы вытекли, много е…
– А сколько их, которым эти пруты нужны? – спросил Скорик, всё ещё подозревая подвох.
Жильё-то Сенька, конечно, сыскал – чай Москва, не Сибирь. Сел в Театральном проезде на лихача, спросил, где способнее обустроиться приезжему человеку, чтоб прилично было, ну и доставил его извозчик с…
С того места, где “крот” спрашивал, к какому выходу вести, Сенька теперь пошёл не вправо, а влево, чтоб в Ветошный подвал не угодить. Снова мимо двери ходить, за которой мертвяки безглазые лежат? Бла…
– Чего надо-то, спрашивайте толком… А то пужают, ребры локтем бьют…
– Я велел тебе купить сборник Пушкина и прочесть хотя бы сказки!
Шёл по Воскресенской площади, соображал, как поумнее рупь с четвертаком потратить.
– Хорошо-с. – Солнцев снова показался в щели. Хотел вручить букет, однако заметил, что цветки безжизненно обвисли и бросил их на стол. – Пока не взял Князя, жить будешь здесь же. Приходить буду тайно…
Сенька шёл от её дома и осторожненько, мизинцем, трогал губы – ишь ты, будто огнём горят. Сама Смерть облобызала!
– Ещё раз перебьёте меня, и я отберу ваши “кольты”! – сердито прикрикнул господин Неймлес на пристава. – В ваших руках от них все равно мало проку!
Сенька всё жался у входа. Была у него мысль – не дёрнуть ли обратно? Да что толку? Налетишь на Князя, который, наверно, уже движется сюда подземным ходом.
– Ну как же. – Эраст Петрович провёл пальцем по сгибам. – Развёрнуто и снова свёрнуто. А это что присохло? Никак вошь? Вряд ли это с-собственность мадемуазель Смерти.
Однако ну их, бусы, не об них речь, а о Смерти.
Скорик рассыльного догнал, сторговал тужурку и фуражку на полчаса в наём. В задаток ссыпал всю мелочь, что на рынке наклянчил. Обещал, когда вернётся, ещё два раза постольку.
Эх, надо было у ювелира хоть одного “петрушу” мелкими брать, не то пропадёшь с голодухи, как царь из сказки, про которого когда-то в училище рассказывали: до чего тот царь ни касался, всё в золото пр…
– Посмотреть – это навряд ли, а подслушать можно. И повёл Эраста Петровича к потребному дому дворами. Бочка, какую Сенька к окну ещё вон когда подкатил, так и стояла, никуда не делась.
Что же это, Господи? Выходит, верно про неё, безнравственную лахудру, Эраст Петрович говорил…
И что же? Новый жених за день до свадьбы, в церкви, на утренней, как захрипит, руками заполощет – и брык набок. Ногой подёргал, губами пошлёпал, и со святыми упокой. Кондрашка его прихватил.
– Маханем? – кивнул он на багаж. Всякий ведь знает, что тырить лучше всего на пожаре да на переезде.
Правильно. Догонять нужно. Хамское обличье из себя повытравить, культурному разговору научиться, арифметике-чистописанию, а ещё хорошо бы по-иностранному сколько-нисколько наблатыкаться, на случай ес…
Сенька положил на сиденье разводной ключ – пусть только сунутся.
Взять, к примеру, самого господина Неймлеса, Эраста Петровича. Вроде не японец, нормальный человек, а повадка не нашенская. Когда у себя в кабинете над чертежами колдует или бумаги пишет, это понятно…
(Сенька зажмурил глаза, сказал заветные слова и нисколько не напугался, потому что увидел перед собой Смерть, ужас до чего собой прекрасную. Чего ж бояться, если она тебя ждёт?)
– Ну, и чего вы хотите? – спросила Смерть, подбоченясь, отчего в самом деле стала похожа на оперную испанку. – Чтоб я вам любовника своего выдала?
– Как вы долго, – укорил он Эраста Петровича. – Я же просил… Протелефонировал вам в полночь, а сейчас половина шестого. Я рискую.
– Стоять! – заорал пристав. – Положу на месте! Всех троих!
И губу на сторону ухмыльнул. Она снова засмеялась.
Про судью Кувшннникова покойный тятенька говорил, что умней его человека на всем свете не сыщешь, а потому, поглядев в строгие глаза Ипполит Иваныча, Сенька решил, что будет держать себя не по светск…
– Энто теперь вышло такое от начальства указание. Ероху закрыть и инфекцией опрыскать, потому как от ней на всю Москву бациллы.
– Ох, Сеня-Сеня, что мне с тобой делать? Опять нос совал.
И опять поворачивало на воспитание и культурность, без которых соколом нипочём не станешь, хоть бы и при богатстве.
Галстук у инженера был стянут набок, пуговицы на рубашке расстёгнуты, лик же господина Неймлеса заслуживал особенного описания, поскольку ничего подобного на этом хладнокровном лице Сенька никогда ра…
– С Очка что взять, он нелюдь. А Князь раньше человек был, я помню. Вначале-то я даже хотела его…
Ювелир Ашот Ашотыч Сеньке как родному обрадовался. Сторожить лавку доверил попугаю, повёл гостя за шторку, коньяком-бисквитом угостил.
Нахлобучил Скорик картуз, да и выскочил на улицу.
У входа в Синюхинскую квартеру стоял сам Будочник: прямой, высокий, как Иван Великий, руки сзади сцеплены. И лампа на полу горела, керосиновая.
Ну, кругляш серебряный. Ну, лепесточки эти – то ли серебряные, то ли медные, не разберёшь. А чхоть бы и серебряные – невелико богатство.
Пока шёл, мечтал, как пройдёт сколько-то времени, вся Сенькина жизнь чудесно переменится, и приедет он сюда снова, в сияющей карете. Вынесет лакей карточку с золотыми буквами, на которой про Сеньку в…
Она с мамкой в Хохловском переулке квартировала: комната в одно окошко со своим ходом – для мамзельного ремесла. Так многие лахудры проживали, но только у Ташки на подоконнике что ни день новые цветы…
– Обидно? – удивился господин Неймлес. – Что на “вы” называют? Но ведь вы, кажется, считаете себя взрослым. Меж взрослыми людьми обращение на “ты” возможно лишь на основе взаимности, я же перейти с в…
Взял ещё четыре прута. Всего, значит, теперь получилось девять. Как ни посмотри, целый капитал. Ашот Ашотыча, царствие ему, страдальцу, небесное, боле нет, но, надо надеяться, рано или поздно сыщется…
– Мерзавец! – взорвался пристав. – Наглая скотина! Ещё про любовь рассуждает! За моей спиной – такое! На каторгу пойдёшь!
– Не хошь – не говори. Только знай: ищет тебя Князь. Порезать грозится.
– Сенька-кун, – говорит, – бегачь не надо. Сегодня у меня не гэга, сьтибреты – догоню.
Только Смерть никакая не инфернальная и не безнравственная, а несчастная. Ничего она не упивается, а просто потеряла себя, найти не может. Так Сенька ему и сказал. Даже не сказал – в голос выкрикнул.
Тогда шумнул ещё, погромче, но не так чтоб во весь голос – все же опасался чужих ушей.
– Так я могу надеяться, господин Скориков?
– А чего я-то? – пробурчал Скорик, предвидя нехорошее. – Я знать ничего не знаю.
– Да, жалко эксперт не освидетельствовал, – хмыкнул полицейский – видно, решил, что азиат шутит, но Сенька-то знал: для сенсея душа она и есть душа, хоть человеческая, хоть птичья.
– Есть у меня уже учитель, – проворчал Скорик, перестав бояться, что станут до смерти убивать…
– Это чтоб ты не тратил время на покупку нового, – объяснил господин Неймлес. – Всё равно ведь прочтёшь.
Правда, на Скорика даже не глянула. Одаряя, смотрела в сторону, и глаза были сердитые. Сенька увидел на шее у неё серебряную чешуйку на цепочке – точно такую, какие в кладе были. Раньше у Смерти тако…
– Побрил? – спросил старик голосом господина Неймлеса. – Отлично. Я уже почти з-закончил. Сядь сюда, Сеня.
– Дзнаю. “Рубрь” надзывается. Дар марьсику рубрь, он дза тобой победзяр.
Не выдал Эраст Петрович, справедливый человек, сироту на произвол судьбы. Мало того – велел собирать вещички и увёз к себе на квартиру, в тот самый Ащеулов переулок, где Сеньке на свою беду (а может,…
Вот дура гордая! Охота ей за паршивый трехрублевик себя трепать. И не объяснишь ведь, что зазорно и срам – не понимает. Ещё бы, с младенчества на Хитровке. И мамка её шалава была, и бабка.
– Вернулся? Смелый. А говорил, воробей. Нет, ты не коршун и не воробей, ты на стрижа похож.
Грозный полковник сидел за столом, ел яблоко, отрезая дольки узким ножиком. Вытер лезвие салфеточкой, потом нажал какую-то кнопку, и клинок с железным щелчком спрятался.
Вдруг в комнате стало тихо, да не просто, а как-то по-нехорошему. Сенька ухом к щёлке жмётся, чует неладное.
Ребром левой ладони, снизу, полагалось бить срамника по самому кончику носа, а как голову запрокинет – костяшками правой кисти в адамово яблоко. Сенька, наверно, раз тыщу этак по воздуху молотил: раз…
Скорик слушал, но на чью сторону встать, определиться не мог. С одной стороны, вроде прав Эраст Петрович. Вон сколько в Москве прогрессу: и трамвай скоро запустят электрический, и фонарей ярких понас…
– Видишь ли, Сеня, идея вседорожного м-мототрипеда была темой моего прошлогоднего дипломного проекта в Технологическом институте…
Князь злой ходил, пил без продыху, грозился Упыря под землю укатать. Того не видно было, отлёживался где-то после Князева угощения.
Во второй коляске, попроще первой, но тоже справной, на козлах сидела баба. Ручищи – будто окорока, башка туго замотана цветастым платком, из-под которого выпирали толстые красные щеки. Спереди, под …
Чудной какой-то стык выходил. Двое лежат, улыбаются, трое стоят, смотрят на них.
– Не умный ты, Упырь, а дурак. Куда ты против Обчества? Кердец тебе теперь. Мне и делать ничего не надо, всё за меня “деды” сделают. Ляжем, Очко, отдохнём. Упырь сам себя приговорил.
А инженер с городовым беседовали себе дальше, будто в чайной за самоваром.
Потом Яшка Костромской был, конокрад. Чистокровных рысаков прямо из конюшен уводил, цыганам продавал за огромные деньжищи. Иной раз в карманах по нескольку тыщ носил. Ничего для неё не жалел, прямо в…
Увидел большую красивую комнату. У здоровенного полированного ящика (“пианино” называется, в училище тоже такое было) сидел кудрявый малолеток в матросском костюмчике, шлёпал розовыми пальчиками по к…
От этих гляделок, в которые те двое играли промеж собой, без Сенькиного участия, ему стало тревожно, и господина Неймлеса он слушал вполуха, в голову лезло совсем другое. Коротко говоря, сказ инженер…
– Ничего, мы уже решили наш к-конфликт. Правда, Сеня? – Скорик закивал, но интересный барин смотрел не на него, а на дверь. – Что тут у вас случилось?
Только теперь Сенька рассмотрел, что у всех святых на иконах глаза повыколоты, а у Спасителя на Кресте, там, где гвоздикам положено быть, такие же точно ножички торчат.
Сначала-то её, конечно, не так звали, а обыкновенно, как полагается. Маланья там или, может, Агриппина. И фамилия тоже имелась. Как же без фамилии? Это вон у Жучки, что по двору бегает, фамилии нет, …
– Ты про клад ерохинского каляки? – вкрадчиво спросил валет. – Нашёл, значит? Ох, ловок, сын Кавказа.
Тот заволновался. Двадцать мало, говорит. Настоящих клиентов только я знаю, без меня вам на них не выйти. Надо тридцать процентов дать.
В тот самый день, когда Скорик после балета и борделя утром сначала болел, а после лечился шампанским и паштетом, был к нему нежданный гость.
– Я вижу, вы нисколько не испугались. Поистине вы редкая женщина.
Скорик знал это её “хорошее место” – в подкроватном шкапчике, где Ташка свои сокровища хранила: книжку про цветы, хрустальный пузырь из-под духов, гребёнку из черепахи.
От разочарования и печали Скорик шёл, куда несли ноги, глядел не вокруг, а внутрь собственной натуры. Ноги же, глупые, по привычке вынесли его на Хитровскую площадь, где Сеньке мозолиться по нынешним…
Удача, она известно, россыпью ходит. То ничего-ничего, пасмурное чёрное небо и ни звёздочки, хоть вой. Зато если уж вызвездит – так во весь купол.
– Ишь какая, – говорит. Подмигнул и как ущипнёт за бок, руки бы ему, сволочи, поотрывать. – Чтой-то я тебя раньше не видал. Жёлтый билет выправлять? Так это ко мне. Пойдём.
– Ты весьма убедительно изобразил, как д-действовал преступник в Хохловском переулке. Зачем ему был нужен сообщник?
Одна только была трудность, такая же, как у Сеньки: культурности не хватало, бонтонно разговор повести. Ведь клиент, он верить должен, что к нему настоящую гимназистку привели, а не мамзельку переоде…
Всю дорогу домой Скорик ломал голову: что ж он там такого в подвале увидал или услыхал, из чего Эраст Петрович с Масой сразу догадались, кто убийца?
Сам знаменитейший налётчик, когда Сенька его увидел, был в красной шёлковой рубахе, атласной жилетке цвета лимон, бархатном малиновом сюртуке; на затылке шляпа золотистой соломки; на пальцах золотые …
– Царя. Двоюродного прадедушку нашего государя императора. Ви знали Александра Благословенного, я вас спрашиваю? По вашему лицу я вижу, что ви не знали этого великого человека. А я видел его, почти к…
– Судя по тому, что вы мне рассказали, Скориков, эта женщина упивается своей способностью м-манипулировать людьми, да не просто людьми, а самыми жестокими, безжалостными преступниками. Она осведомлен…
– Спасибо вам, Эраст Петрович, за вашу ласку-заботу. Вон как вы с верным человеком поступаете. А если б Князь сказал “давай свою мамзельку”? Неужто отдали бы меня на погибель и растерзание?
Кряхтя, вытащил, отодвинул. Из дырки пахнуло сырым и затхлым.
Оно, может, дело и нужное, для здоровья полезное, или там от лихих людей оборониться, но, во-первых, некогда же, а во-вторых, кости потом болят, не разогнёшься.
Это раньше он был огрызок, щенок и Смерти не пара, а теперь он, если не сплоховать, может, первым московским богачом станет. И тогда, мечталось Скорику, он все эти огромадные тыщи ей под ноги кинет, …
– Сами вы болван. Мадемуазель не выстрелит, пожалеет красавца-брюнета. Это, пёс легавый, называется любовь.
Шёл обратно на Спасскую – пошатывало. Любовничек!
– Я сегодня без огнестрельного оружия, – спокойно ответил инженер. – Оно не п-понадобится.
Проха дёрнул вверх по Звонарному, в темноту.
Назавтра ни свет ни заря поджидал Масу у входа.
Очко приподнял бровь, оценивающе разглядывая чёрную дырку дула. Показал кавказцу пустые руки, коснулся пальцами плеч. Князь, заматерившись, швырнул вилку на пол. Он смотрел не на револьвер, а в глаза…
Народ стоял, глазел. Некоторые крестились.
Хорошо скоро после этого явился господин Неймлес. Совсем не такой, как давеча: уже не весёлый и довольный, а хмурый, даже злой.
Он досчитал до двадцати и поковылял следом, припадая на обе ноги сразу. Проха шёл чуть впереди, назад не оборачивался – видно, не думал, что и за ним могут доглядывать.
– Эх, жаль нет лаборатории, – вздохнул инженер. – Взять бы частицу крови преступника на анализ. Да в московской полиции, вероятно, не слыхали о методике Ландштейнера… Но все же нужно каким-то образом…
Постучал: сначала легонько, потом кулаком.
По ступенькам вспорхнул на ночную улицу и бежал до самой Лубянки. Там упал на колени подле бортика бассейна, окунул рожу в воду, немножко остудился и только тогда заметил, что и из правой руки прутья…
Скорик запрокинул башку, уныло поглядел на господина Неймлеса. Ваша правда, Эраст Петрович. Дурак я последний.
Он много всяких городов знал, про иные Сенька и не слыхивал.
– Не пойму я тебя… Хотя баб понимать – понималки не хватит.
А у самой глаза на мокром месте и в голосе дрожание.
Однако оправился быстро. Скрипнули сапоги, к букету протянулась рука в белой перчатке, подняла.
Сейчас господин Неймлес её, само собой, в два счета разгадает. Такую лярву только ленивый не разгадывал, терзал себя Сенька. Ох, женщины! Дешёвки, предательницы. Одна только верная и есть – Ташка. Хо…
– Ага! Это я, я ему письмо написал! Ты, Сеня, точь-в-точь такой, как я воображал! – И поправился. – Не воображал, а запомнил. Нисколько не изменился. Даже галстук тот же!
– Как же больше? Князь вон за раз по три тыщи снимает, а Упырь с лавок по рублишке в день имеет.
– Ну так. – Упырь опустил руку с ножом, облизнул лоснящиеся губы. – Так ты ж залепил, что хрустов нет.
А Смерть лишь рассмеялась – шелестящим, почти беззвучным смехом.
И вдруг запечалился, сивую голову повесил.
А сразу за Вязьмой на переднем колесе треснула цельнолитая шина. Делать нечего – пришлось толкать трипед обратно до города, ведь не поедешь на двух колёсах, чай не велосипед.
И дверью перед самым носом – хлоп! Сенька от такой лютой несправедливости прямо обмер. А из-за двери донёсся странный звук, словно столкнулось что-то, потом шорох и ещё вроде как всхлипы или, может, …
– Ты, Филин, главное, не заржи, делай пустую рожу.
– Да ладно тебе, не пыли, – махнул на него Князь, довольный находкой. – Тоже и у них свой интерес…
– Чего заперлась? Никогда же не запираешься?
Рыбкой вниз сиганул. Как только шею не свернул – промысел Божий. Перекувырнулся кое-как и припустил по щебёнке, по битому кирпичу в подворотню.
– Клиент один дал… Наказал: самому господину полковнику, говорит, передай, в собственные руки.
Дураку понятно: если весь серебряный хворост, что в подземелье лежит, наружу выволочь, его кроме как на вес не купят. Где столько нумизматов взять, по одному на каждый прут?
– Объясню. Если ты мне в три дня штраф за оскорбление не выплатишь, я тебя на ночь в третью камеру запру. Там у меня знаешь кто? Преступники, больные чахоткой и сифилисом. По новому гуманному указу в…
Чуть дёрнул кистью, в воздухе свистнуло, и шпага остриём, самым кончиком, чикнула купца по горлу. Отлетел клок отсечённой бороды, и сразу брызнула кровь – густо, как вода из пожарной кишки.
Не успел Скорик в толк взять, что за непонятность такая – как вдруг из-за угла коляска выкатывает, парой запряжённая. Едва успел соскочить, прижаться к забору.
Повернулся по-кошачьи, мягко, да и вышел вон.
В обход сарая шли трое, по виду фартовые, но Сеньке на личность незнакомые. Один высоченный, плечистый, с маленькой стриженной головой; другой в картузе, сдвинутом на самые глаза, но все равно даже с…
– И он, и твой дружок Очко. Все вы друг друга стоите, пауки.
– Придём вдвоём, а твои волки нас порежут? – прищурился Князь.
– У нас в горах пальцы тискать мало. Делом нужно доказать. Кунак кунаку самое дорогое подарить должен.
– Ништо, это я об камень ногу зашиб. Из стенки вывалился.
Если по-настоящему, по-хитровски драться – на кулаках или хоть ремнями – Проха бы в два счета его забил. Но зря что ли Сенька японской мордобойной премудрости обучался?
– Старинная кладка, много старше, чем здание ночлежки. Эта часть Москвы похожа на слоёный п-пирог: поверх прежних фундаментов построены новые, поверх тех ещё. Чуть не тысячу лет строились…
– В конце концов, – инженер посмотрел на чётки, но щёлкать больше не стал, – злодей решил взяться за девочку всерьёз.
Посреди комнаты стояли в обнимку Смерть с Упырём, и этот слизень сальноволосый гладил её по плечу!
Надо же, всё запомнил, нехристь, даже конопушки. И, главное, как это он Михейку отыскал? Должно быть, забрёл на Хитровку и увидел по случайности.
Ташка такому совету удивилась – она, хитровская порода, разницы между приличными и похабными выражениями понимать не умела. Тогда он ей все матюгальные слова на листочке написал, чтоб запомнила. Ташк…
Пошла себе, прикрывая рот концами платка – вот как Сенькин вид её распотешил.
– Покидаете? Но по дороге сюда вы говорили мне про то, как мы вместе истребим всю нечисть, и про то, какие это откроет передо мной служебные горизонты…
Стриж ещё ладно, птица необидная, а вот на комарика Сенька губу выпятил. Она поняла, ещё пуще засмеялась.
– Чем же он тебе нехорош? – спросила Смерть. – Мне сказывали, он будто бы жизнь твою спас.
– Руки в небо! – лихо крикнул пристав. – Уложу на месте!
Сенька хотел ему объяснить, что и Митюшу этого, и мамку, и мальца насмерть зарезали, но только икнул.
Для Сеньки Скорика настали, можно сказать, золотые денёчки.
Оказалось, что смотрит он при этом уже не на письмо, а на Сеньку, и нехорошо смотрит, словно собирается развинтить его на детали и понять, что там у Сеньки внутри.
Туз – это у фартовых навроде царя-государя, один на всю Москву. Раньше тузом Кондрат Семеныч был, большущий человек, вся Москва его трепетала. Говорили, правда, про Кондрат Семеныча разное. Что стары…
– Не скажите, ваше высокородие. – Будочник погладил вислые усы. – Птица-то была учёная. Я как вошёл, армяшка мне говорит: “Здравствуйте, господин городовой”. И попугай тут же: “Здррравствуйте, господ…
– Тут только вначале пролезть узко, а потом ничего. Иди себе, пока не упрёшься.
Сенька, опустив голову, слез. Когда увидел сплющенный фонарь, ещё недавно такой нарядный и блестящий, аж всхлипнул. Вот беда так уж беда.
– Чего это вы, сенсей? – удивился Сенька. – С любовного свидания, да? У Федоры Никитишны были или новую какую завели?
В коляске сидел сам судья Кувшинников, Ипполит Иванович. Сенька его сразу признал.
– Желаю кой-чего продать, – сказал Сенька и полез в карман.
Ну, Сенька и пошёл, да ещё Михейка Филин в попутчики навязался. Если б не Михейка, то среди бела дня на такое вряд ли б насмелился, ночью бы провернул, ну а тут деваться некуда, пришлось молодечить.
Однако не то чтобы Сенька в эти дни только боялся и больше ничего другого не делал. Дел-то было полно, да таких, что обо всем на свете позабудешь.
Тут он разглядел, что она не просто порванное зашила, а, пока он спал, ещё вышила цветок, диковинный: посерёдке глаз, на её, Смертьин, похож, лепестки же – цветные змейки с раздвоенными язычками.
– Инженер? Так что вам за дело до убийств?
– Господин Килька, будьте любезны, сокройте свой лик за дверью.
– Он малахольный, только мычит. А начнёт языком молоть – ничего не разберёшь.
От обиды Скорик был с инженером сух и, хоть рассказал про передачу письма и про разговор с приставом всё в доскональности, но делал оскорблённое достоинство: глядел немножко в сторону и кривил губы.
Пока Скорик швейцара уговаривал, Маса-сенсей швейцарову жену уговорил, это у него много быстрей вышло. Так что, в общем, обустроились неплохо, грех жаловаться: крыша над головой есть, “Ковёр-самолёт”…
Новая квартира была тоже ничего себе, с отдельным входом, только вот трипед не сразу пристроить удалось. Сенька два дня швейцара Михеича обхаживал, четыре самовара чаю с ним выдул, шесть рублей денег…
Теперь нужно было в Ероху попасть, откуда к сокровищу лаз.
– Всю колоду из-за трех катек сгонял. От людей срам. У, змей косорылый.
Зато уж когда погорел, то жарко, с дымом и огненными искрами. А всё жалостливое сердце, из-за него, глупого, позабыл Сенька о всегдашней осторожности.
– Верни, жестокая, молю, младой любви залог священный.
Дождался, увёл к себе в комнату, даже не дал чаю попить.
Кинулась на Масу и зубами его за левую руку, в которой конец прута!
Как-то раз, когда Эраст Петрович перед выходом расправлял воротнички и причёсывался перед зеркалом дольше обычного, случился у Скорика невозможный припадок ревности. Не сдержал себя, выскользнул из д…
Но когда Сенька Скорик её впервые увидал, прозванье у неё было уже нынешнее. Никто по-другому про неё не говорил, имени-фамилии не помнил.
Князь удивился, Сеньку выпустил и на пол сел. За голову держится, меж пальцев кровь с молоком течёт.
Она и вправду оставила в волосах одну серебрянку, чтоб Сенька порадовался.
– Извиняйте меня, Эраст Петрович и вы, господин Маса, – честно сказал Сенька напоследок. – Такая удача мне подвалила, а я всё напортил. Ищи теперь свищи злодея этого.
– Спасибо, что брата моего, сироту, как родного воспитываете и ни в чем не притесняете. А ещё больше вам за это Исус Христос благодарность сделает.
Но он все же взял щепотку, сунул в ноздрю, вдохнул что было мочи. Ну, пакость! Слезы из глаз потекли, обчихался весь и соплями потёк.
Когда из-за угла в Подколокольный вышел (уж и вход в Ероху было видать), углядел Сенька такое, что к месту прилип.
Так и остался в сомнении. Вполне предположительно, что у особенных красавиц всё и устроено как-нибудь по-особенному.
– Вероятно. Или же тыкали колющим предметом.
– Маса – консерватор и принципиальный враг п-прогресса, – со вздохом произнёс Эраст Петрович, натягивая кожаные перчатки.
Надо думать, та, что от Синюхинского жилья дальше всего.
– Ну, сукнецо тебе, положим, задаром поднесли, – снова вставил Сало.
– Кто беспардонщик? – тихо спросил Сенька. – Это кто такие?
Наконец, осмелев, Скорик подошёл, встал на приступку, заглянул через подоконник.
Ну и отдал ей, невелика утрата – семьдесят копеек.
– Са-а. Господзин, а потему “убийца”, не “убийцы”?
Подкатила полковничья коляска. Сел его высокоблагородие, пальцем всем погрозил: “У, рвань!” – и поехал себе. Это он для важности, мог бы и пешком пройтись, ходу до участка всего ничего.
Платок, на который Скорик сначала толком и не взглянул, в самом деле с вышивкой оказался: наверху солнце, а внизу девушка лежит, нагишом, и из неё травы-цветы всякие произрастают. Очень Сеньке эта не…
Проха заорал (нос-то и без того сломанный), закрыл харю-физиономию руками. Сенька рванул с места. Еле поспел – его уж сзади схватили за шиворот. Ветхая ткань затрещала, гнилые нитки лопнули, и Скорик…
– Не сомневайтесь, Иван Федотыч, – сказал Ерошенко. – Ваш штраф на мне, покрою-с.
На пороге стоял Князь – рожа перекошена, глазищи сверкают. Ну да, дверь-то с улицы не заперта, вот и вошёл, а им не слыхать было.
Так тебе и расскажи. Сенька “откуда-откуда, дала одна паскуда” не стал ему говорить, потому что хороший человек и выручил.
Бывало, что хозяина и днём нет, а по какой причине-надобности абсентирует, неизвестно.
Она за виски взялась, покривилась вся. Первый раз Сенька видел, чтобы баба, сморщив рожу, не утратила красоты.
Солнцев подозрительно ощупал конверт, посмотрел на свет.
Мне стало известно из достоверного источника, что Вам стало известно из достоверного источника о моем приезде в Москву. Хоть мы с Вами никогда не симпатизировали друг другу, однако же надеюсь, что ра…
– Интересно. Позвольте п-полюбопытствовать, откуда у вас эта штуковина?
Эраст Петрович вылез у деревянного особнячка, позвонил. Ему открыли.
– На свидании. – Господин Неймлес взял Сеньку за подбородок, повертел и так, и этак – любовался. – Компресс нужно. А здесь меркурохромом. Вот так не больно?
Ассистентом! В Париж! С Эрастом Петровичем!
И стал учить, как правильно падать, если с размаху по морде бьют.
Похоже, пора было от девичьей гордости отходить.
– Ну а теперь, если у вас больше вопросов нет, переходим к главному – составим план розыскных м-мероприятий. И ключевое слово здесь – клад.
– Кто? – не сразу понял Скорик. – А, зверушка.
– Мне к господину полковнику, – строго пискнул Сенька. – Письмо передать, важное.
Не выдержал, спросил – в тот же день, во время рекреации после утреннего мордобоя. Как, мол, вам, Маса-сенсей, такое от женщин счастье? Научите сироту, явите такую милость.
У Сеньки внутри всё так и сжалось. В самом деле, двадцать третье-то уже завтра! За беготнёй и переживаниями он совсем про это забыл!
– Галантный кавалер, вы всех барышень так уговариваете?
Смерть глядела на инженера не отрываясь. Что сказать – он и в мигающем свете лампы был красавец хоть куда.
– Никаких объяснений. Не теряйте присутствия духа и ничего не бойтесь.
– Только и всего? – Сенька подозрительно прищурился.
– Какой чемодан, дура, – скривив губы, процедил Сенька. – Примечай, что он из рук не выпускает.
Нет, непонятный он был Сенькиному разумению субъект.
Это у них с Масой с самого начала так задумано было, догадался Сенька. Потому и рожу бритвой обскребли. Ну уж кукиш! Сколько можно измываться над человеком?
– Незачем. Совершенно очевидно, что убийца туда не поднимался.
– Пустяки говорите. Лучше про дело сказывайте.
Каково горчички-то отведать, а, красавец невозможный?
– Ну вот, Сеня, здесь наши пути расходятся. Я должен заглянуть на почту, отправить одно важное п-письмо. Ты же далее действуешь без меня.
– Не пойду я дальше… Ты сам с ним… А после мне обскажешь.
Ну это ещё ладно, письмо отнести – дело небольшое.
Ни о чем не спросил, просто повёл и всё. Ох, не к добру.
Потому Сенька зажёг лучинку и над головой поднял: ну-ка, что тут у них, у Синюхиных? Чего молчат?
Сеньку долго упрашивать не надо было. Так застоялся, что даже в ворота не пошёл – прямо через ограду запустил.
– Видишь, знак свой на тебя поставила. Мой теперь будешь.
Верить или нет? Может, попросить, чтоб побожился?
А Князь стал двойняшам, которые семёрка с восьмёркой, про Смерть рассказывать.
Кто людям жить мешает – прогонят с Хитровки. Если сильно наподличал, могут жизни лишить. Иной раз в наказание выдадут псам, да не за то, в чем истинно перед Обчеством виноват, а велят на себя чужие д…
Коротко говоря, зеваки рты разинуть не успели, а уж все трое пацанов, что собирались баклана китайского чистить, лежат вповалку и вставать не спешат.
Сенька глазами хлопал, отмалчивался. Не мог в толк взять, о чем спрос. Про клад? Или про что другое?
– То-то. Не хотелось бы так умереть. Глупая слабость, сам понимаю, но ничего не могу с собой поделать.
Посмотрел Скорик на себя в тройное зеркало, повертелся и так, и этак. Ничего не скажешь, нищий вышел на славу. И, главное, кто из знакомых увидит – нипочём не узнает. Тревожило только одно.
Пацанок Сеньке не понравился. Плоскорылый какой-то и глаза жёлтые, чисто у кота.
Утром Сенька вышел из гостиницы, шуганул местных пацанов, чтоб не тёрлись возле аппарата, на ихние дурацкие вопросы отвечать не стал, не то было настроение. Пошёл на станцию за московской газетой.
Скорик зачесал в затылке. Чего делать-то? Не переключать же трансмиссию на задний ход?
– Ладно, не надо, не дари, – разрешила Ташка. – Это я так. Пудель такой тридцать целковых стоит, даже если щенок. Я приценивалась.
А ведь верно, вспомнил Скорик. Ташка же когда-то рассказывала и про белые нарциссы, и про то, что один сигнал, будучи повторенным, удваивает или утраивает силу послания, навроде восклицательного знак…
– Я это, Сало, я, – быстро сказал фартовый пацан.
В тот же день Скорик нарисовал на бумаге железную скобу – спереди перед фарой крепить, чтобы коров, коз или собак сшибать без вреда для имущества. А после ужина учинил господину Неймлесу и японцу доп…
Лизнул конверт языком, заклеил, а через пару минут уже входил во двор Третьего Мясницкого участка.
Вот Проха тряхнул башкой (ну головой, головой), сунул руки в карманы, развернулся на каблуке и споро пошёл обратно. Князю докладывать, сообразил Скорик. Или, может, не Князю, а другому кому.
– Колотушкой, – передразнил Князь, откусывая заусенец. – А у Упыря девяткой Вася Угрешский. Много ты против него своей колотушкой намахаешь? То-то.
Тырили все больше на той же Старой площади, где рынок, или на Маросейке, где торговые лавки, или на Варварке, у прохожих, иногда на Ильинке, где богатые купцы и биржевые маклеры, но дальше ни-ни. Про…
Сенька аж застонал от этих её слов – про себя, конечно, тихо, но от этого стон ещё больнее вышел. Правильно Жорж про баб говорил: “Все они, мон шер, в сущности, подстилки. Кто понапористей, под того …
– Нравится? Это я вышиваю. Делать-то что-нибудь нужно.
Ну, а он, едва с Хитровки уковылял, сразу сел у афишной тумбы на корточки, развернул листок, стал читать. Почерк у Смерти был ровный, для чтения лёгкий, хоть буковки совсем махонькие.
– Но… – осторожно, словно к душевнобольному, обратился к нему чернявый, – но вы понимаете, что этот бандит вас обманет? Заберёт весь клад и ничего не отдаст?
Князь голову набычил, по-волчьи зарычал – и на оскорбителя.
“Ты, говорит, Сало, вперёд сказа не встревай. Ну что? Являюсь к Смерти этаким гоголем – посмотреть, не будет ли ко мне от неё какой перемены. Вот тогда она мне дверь открыла, только лучше б не открыв…
– И чего этот барышник, сожрал? – удивился он. – Я бы нипочём не стал.
Шажка два Смерть сделала, не больше, а потом упёрлась – не сдвинешь. Когда же Сенька попробовал её за бока тащить, ещё локтем под ложечку двинула, очень больно.
А скоро подоспело и оно, настоящее фартовое дело.
Дядька, гад брюхатый, держал впроголодь. За стол с семьёй не сажал, даром что родная кровь. По субботам драл – бывало, что за дело, но чаще просто так, для куражу. Жалованья не давал никакого, хотя С…
Тут Сенька встрял. Спросил, так где у японцев душа – в брюхе или в харе? Интересно же!
Парнишка на цыпочках засеменил, тихонько. Скорик тоже, ещё тише.
– Ты что, пораненый? – спросила Смерть. – У тебя кровь.
Сенька глянул на Смерть и увидел, что она бледна, как смерть (нет, лучше сказать – “как снег” или “как полотно”, а то непонятно получается). Однако усмехнулась.
– Если бы он хотел тебя убить, то убил бы. Сразу, – охолонил его инженер. – Он отлично умеет это делать – хоть ножом, хоть голыми руками. Нет, Сеня, ты был нужен ему живой. Он заставил бы тебя раскры…
– Ничего, до свадьбы заживёт П-перелома нет.
– Дядя китаец, давай тут его подождём, а? Ну дядя китаец, а?
– Истинный смысл? – удивился Солнцев. – Но он очевиден – арестовать этих мерзавцев. Единственное, что мне хотелось бы знать, как вам удалось их сюда заманить? И что это за живописная фигура?
Как у него со Смертью-то устроилось, подумал Скорик, глядя исподлобья на гладкую рожу инженера. Да уж известно как. Этакий рысак своего не упустит.
Выбравшись из лаза в погреб с кирпичными стояками (культурно сказать – колоннами), Сенька задвинул на место камни, палки взял по две в каждую руку и пошёл тёмным подвалом к выходу на Подколокольный.
Про всё про это Сенька думал, чтоб не думать про Смерть. Даже смотреть в её сторону не хотел.
Смерть за столом сидела, шила что-то или, может, вышивала. Была она к Сеньке боком, и сбоку тоже была невозможно красивая, только казалась грустнее, чем если спереди смотреть. Широко-то он глаза откр…
– Ты почему не готов? – спрашивает. – Забыл, что тебе Мотю изображать? Надевай парик, ермолку и все остальное. Сильно г-гримировать тебя не стану, всё равно в подвале темно. Только нос подклею.