— Ты обещала, что расскажешь мне, когда мы выйдем из города. Башни Лаленбурга уже едва видны на горизонте. А идти нам еще долго. Вот я и подумал, что пришло время…
— В силу биологической и культурной разницы люди и альвы едва ли смогут хорошо понимать друг друга. Между нами пропасть, которую даже непонятно в каких величинах измерять.
Толстяк что-то неразборчиво прогудел. Его маленькие глазки, несоразмерные огромной, поросшей рыжим волосом голове, были тусклы и невыразительны. По крайней мере, в них явно не было того отблеска радости, что свойственен радушному хозяину при виде гостей. Кроме того, в них не было ни ума, ни чувства. В них, кажется, вообще ничего не было — просто маленькие мутные глазки, никуда не ведущие и ничего не отображающие.
Гензель попытался встать, но молниеносный удар хлыста едва не раздробил ему колено, заставив вновь покатиться по полу. Она не хотела, чтобы он вставал. Она хотела, чтобы он принял смерть распростертым в позе проигравшего. Униженный, сломленный, сдавшийся.
— Ты, помнится, и головастиком не хотела быть… А сейчас это уже кажется мне недурным выбором. Чертово полено!
Гензель не заговаривал об этом, чтобы окончательно не лишить сил сестру, но той, видно, и так приходилось несладко — Гретель шла все медленнее, вжав голову в плечи, то и дело испуганно озираясь. Видимо, и ей мерещились за каждым деревом жуткие образы. Гензель поймал себя на невеселой мысли — может, и лучше пугаться несуществующих чудовищных ликов. Потому что если не пугаться, мысли, сколь ни встряхивай их в гудящей от усталости голове, возвращаются к голоду и жажде.