— Ну, сам знаешь. Идёт война. — Старый воин похлопал себя по животу. — Портит мои нервы.
Хрупкий так и не понял, радоваться или нет опрокинувшемуся в воду мёртвому телу Гребня. С одной, хорошей стороны, вроде бы он теперь оказался впереди всей группировки Золотого. С плохой же — на него нёсся странного вида дурень, на добром коне и в добром облачении, в одной руке поводья и короткий меч, в другой — длинный, наизготовку, отражает солнце и переливается кровью Гребня. Ещё на нём гладкий круглый шлем с обзорной прорезью впереди, а под ней виден лишь полон рот стиснутых зубов. Сам-один скачет на конницу Золотого, тогда как остальные союзные тикают в обратную сторону.
— Так вот тебе ещё одно. — Ищейка подался вперёд, отставил указательный палец, прижал им одну ноздрю и высморкнул соплю прямо в раскрытую ладонь Кальдера. — Сделаешь хоть шаг к югу от Каска, и я вырежу на тебе кровавый крест. Вот тогда и растает лёд. — И он, презрительно засопев, прошагал мимо Горста, и двинулся прочь.
— Вот теперь ты снова напоминаешь мне отца. Что остальные парни?
С неё стянули мешок, и Финри сощурилась на свету. Уж на таком свету, какой был. В помещении стоял пыльный полумрак — там располагались два косых оконца, да низкий, выгнутый посередине потолок. На стропилах покачивалась паутина.
Ниже, на Старом мосту третий штурм достиг критической точки. Узкий двойной пролёт являл собой единую шевелящуюся массу, шеренги встревоженных солдат безо всякого рвения ждали своей очереди, в то время как раненые, измотанные и прочие отправленные в тыл ковыляли в противоположную сторону. Участь воинства Миттерика колебалась — Горст читал это на бледных офицерских лицах, слышал в их дрожащих голосах и в стонах увечных — успех или провал балансировали на острие ножа.