И между молодым и кавалером рассёк воздух меч, тонко звякнул о доски стола.
– Я записал всех, кого он мог вспомнить, дела я передам для суда, – сказал Волков.
– Деньги, – изумился ротмистр не меньше, чем Фриц Ламме, и, повернувшись к солдатам, крикнул, – навались, ребята, навались.
Кираса, наплечники, поножи, перчатки, бувигер, шлем. Всё как положено. Сыч приволок его лёгкий кавалерийский щит, да кто им пользоваться будет, когда на дворе тебя ждут аркебузы. Он не взял его, взял секиру. Волков не думал, что кузнец затеет распрю. Но раз тот пришёл с вооружёнными людьми, значит, и он выйдет к нему как положено.
– Так она постная совсем, боялся, что сгорит.
Они с Брюнхвальдом вышли на двор. Там, на телеге, сидели бабы, да они были из приюта. Бабы сидели тихо-тихо, не рыдали, косились изредка на разбитое лицо Рябой Рутт, которая была недалеко от них. На страшных солдат. А как увидели Волкова, так слезали с телеги, приседали низко, склоняли голову и так оставались сидеть.