Кираса, наплечники, поножи, перчатки, бувигер, шлем. Всё как положено. Сыч приволок его лёгкий кавалерийский щит, да кто им пользоваться будет, когда на дворе тебя ждут аркебузы. Он не взял его, взял секиру. Волков не думал, что кузнец затеет распрю. Но раз тот пришёл с вооружёнными людьми, значит, и он выйдет к нему как положено.
– Так она постная совсем, боялся, что сгорит.
Они с Брюнхвальдом вышли на двор. Там, на телеге, сидели бабы, да они были из приюта. Бабы сидели тихо-тихо, не рыдали, косились изредка на разбитое лицо Рябой Рутт, которая была недалеко от них. На страшных солдат. А как увидели Волкова, так слезали с телеги, приседали низко, склоняли голову и так оставались сидеть.
– О, мои люди теперь доппельзольднеры. Порадую их. – Ротмистр тут же стал на колено возле сундука и начал отсчитывать из него деньги.
– Как же, господин? Я ж не придумываю всё это, меня к вам комендант послал! – Бубнил стражник обиженно.
Ночью душно стало Анхен, так что дышать невмоготу. Натопила печь прислужница дурёха, а на улице уже весна, ночи уже не холодные. Перину скинула, а всё равно жарко. Пыталась заснуть, да не может. И поняла, что не в жаре дело. Последние дни радостна была, думала, что отвела беду. Но что-то тянуло её сейчас, беспокойство родилось в душе. Она встала, Ульрика голову приподняла, так Анхен руку ей положила на лоб и Ульрика на подушку пала. Госпожа благочестивая грязную одежду хламиду монашескую на себя накинула и босая из покоев вышла. Пошла на улицу, нет, к реке пошла, к камням её тянуло.