Сказал человек, до сих пор не стерший со стены дома надпись, запрещающую вход некромантам!
Откуда-то появился мягкий платок, стер с лица влажные дорожки, промокнул веки. Платок пах ветивером и грейпфрутом, деревом и солнцем… мужчиной, услужливо подставившим плечо под мою отяжелевшую голову…
Единорог не обиделся на неудачное сравнение. Только головой покачал, намекая, что мне не понять, как можно впитывать свет аур, не отбирая при этом жизненной силы. А питаться он предпочитал чем-то материальным, о чем не преминул напомнить жалобным ржанием и выразительным взглядом на голубенькие цветочки.
Нас повели в комнаты. Хозяин шепотом рассказывал о чем-то доктору, тот так же негромко что-то уточнял, но особой обеспокоенности не выказывал, и я подумала, что случай не настолько опасный, как мнилось поначалу. А затем услышала женский плач. Или стон? Протяжный, вымученный стон-плач, показавшийся знакомым. До боли.
– Ну, – Оливер мельком улыбнулся. – Он же извинился.
– Всего доброго, – попрощался милорд Райхон.