В ту ночь я впервые вылавливаю слово. Из каменного скрипа, который издают девушки, выхватываю горловой звук, который отворяет в моем мозгу дверку, узнаю знакомое придыхание. Слово это что-то значит.
Толпа под за́мком в отчаянии разбегалась, словно просыпанные из шкатулки мелкие шарики.
Я сажусь. Подкова покачивается перед моим лицом. Бондсвиф достает маленький костяной флакон, словно от духов, и вынимает из него пробку, которой легонько касается подковы.
– Не знаю, – говорю я. – Ладно, что ты за него хочешь?
Старуха продолжала стоять с вытянутой рукой, но теперь нас разделяли солдаты, а она, казалось, позабыла, зачем шла. Только ее слепые глаза неотрывно глядели в меня: мутно, желтовато, невидяще.
Они брели пьяной трусцой, поддерживая обмякшего Грюнальди. Над ними вилась тьма и гремела гроза.