И надо бы поблагодарить, пожелать спокойной ночи и спать уже, наконец, но какой-то чёрт явно дёргает меня за язык. Мне, оказывается, нравится с Ним разговаривать.
Я ещё успеваю подумать, что это – прыжок в неизвестность, и что я и хочу и боюсь, и а как же это будет, ведь я ничего не умею… а потом это всё теряется, ведь важным становится совершенно другое. Я плавлюсь под его руками, и сейчас со мной можно делать всё, всё, что угодно, да что там делать! Я сама готова на всё, лишь бы он и дальше так прикасался. И вот так тоже… И тем более так!
– Рогул погубил себя сам, Диего, – кажется, в голосе моего Господина скользит неподдельная грусть. – Предавать того, кому принёс клятву Раш-Ширро вообще рисковое занятие. Тут надо виртуозно врать самому себе, а это мало кто умеет делать сознательно.
Я послушно аккуратно сдвигалась к выходу, вслед за ним, чувствуя, как нож периодически дотрагивается до моего горла, и гадая, один нападавший или нет, и что же ему – или им? – нужно. Впрочем, на первый вопрос я получила ответ довольно быстро – нет, не один. Второй тоже залез в экипаж. Неужели это похищение любовницы Императора? Но зачем? У меня сложилось такое ощущение, что Ашш-Ольгар, может, ещё и спасибо скажет, а уж идти на какие-то уступки точно не станет… Хотя, я могу ошибаться. Может, это попытка освободить заговорщиков?.. Нелепая, но всё же лучше, чем то, что сделала я. То есть, лучше, чем ничего. Наверное.
Утром всё возвращается на круги своя. Меня, стоило только вспомнить, а вспомнила я почему-то сразу, как проснулась, накрывает волна паники и неловкости. Неужели я и в самом деле могла пообещать такое? И кому!
На Диего страшно смотреть. И слушать тоже страшно, хотя тон его убийственно спокоен, а слова вежливы. Пока. И я, как ни странно, пока ещё не в тюрьме и не в допросной, я относительно удобно сижу на жёстком табурете в кабинете Диего, и если подумать о пыточной и о палаче, то мне и вовсе комфортно – подумаешь, затекли скованные за спиной руки и невыносимо чешется нос… Учитывая клокочущую в аррагарце ненависть, а она ощущается почти физически, мои перспективы куда менее радужные. Причём ненавидит он себя, за то, что своими руками привёл во дворец ту, что погубила царя, которому клялся служить верой и правдой. И я начинаю опасаться, что за этой ненавистью он просто не сообразит задать нужные вопросы. Уж кто-кто, а я прекрасно помню, насколько сужается всё, когда тобой правит именно это чувство.