– Прошу. – Брокк отодвинул стул, помогая сесть.
А ведь прошел, несмотря на маниакальную его страсть, которая послужила бы приговором.
И собственная тень, коснувшаяся ткани, придавшая ей некрасивый серый цвет.
Да, не виселица… Малыша и вправду пощадили, наградив десятью годами тюремной баржи. Вернулся, правда, через шесть. Постаревший до срока, скособоченный, со спиной, исполосованной шрамами, со стертыми запястьями, на которых оставался след кандалов. Беззубый и страшный, он вызывал не ненависть, но жалость.
И уговаривать себя, что завтра станет легче.
– Ну уж нет. – Его голос рвет тишину. И шаги на плитах рождают недолгое эхо.