– Тише, медвежонок, тише. – Катто собирает слезы губами. Он гладит влажные мои волосы, шепчет, что эта боль – мимолетна, она пройдет, забудется. И сам он сделает все, чтобы это случилось как можно раньше. Я вздыхаю.
– Мешает, – сказала она, глядя на меня запыленными глазами. – Теперь я понимаю, как оно мешает… Аану, а мы ведь похожи, сестрица. Быть может, ты подойдешь ко мне? Обнимешь?
– Знаешь, души тоже способны испытывать боль. И пламя небесного горна их обжигает, а удары молота ранят. Они кричат так громко, что Таваалинен Сеппо давным-давно оглох. Он сам сунул раскаленный прут в уши, чтобы не слышать их голосов.
Три дня я не снимала ее, бродила по лесу, который впал в зимнюю спячку. Пошел снег, тяжелый, густой, и к вечеру на зеленые лапы елей легли сугробы.
Шелестели пески, и брел караван. Бесконечна дорога его.
Летят лошади. И грязные люди жмутся к исхудавшим шеям. Нахлестывают. Впереди – Великая пустыня. Позади – шакальи сотни богоравного Айро-паши. Догонят. Свяжут. И вернут в белокаменный благословенный Каймат, чтобы казнить разбойников на площади.