Меня усаживают на спину белой кобылицы, из той дюжины, которую прислал Янгар для невесты – а отец отдарился вороными, жеребыми, – и набрасывают на волосы алый покров. Кобылицу ведет Олли, и он не торопится, я же, обеими руками вцепившись в луку седла, считаю шаги под перезвон серебряных колокольчиков. Мир темен.
И сердце, зажатое в правой, он вынул осторожно.
Старуха знаком велела Кейсо отвернуться. Ослушаться он не посмел. А она исчезла.
Схлынул гнев, и дышать стало легче, будто кто-то разорвал стальные оковы, грудь стянувшие.
Неужели он, могучий Ерхо Ину, вправду верил, что кениг женился бы на Пиркко сам? И что слушал бы ее, будь голос Пиркко лишь ее голосом?
А черные глаза темнеют. Знаю, что невозможно такое, но я вижу, как расплывается в них иная, предвечная тьма. Бездна выбралась наружу.