Что ж, слишком поздно. Бетховен — наконец-то — заканчивал утомительный путь к домашнему очагу, словно пахарь Томаса Грея, оставляющий мир мраку, а меня — отцу.
— Как Ниалла это переживает? — спросила я, тыкая вслепую.
— Никогда больше! — завопил он. — Никогда больше!
Перегревшись от своих упражнений, «остин» фырчал и дымился, словно протекающий чайник на ферме, в сущности, забытый. По моему опыту, когда бы вы ни приехали на ферму, всегда кто-то выходит из амбара приветствовать вас, вытирая масляные руки, и кричит женщине с корзинкой яиц испечь сконы и поставить чай. По меньшей мере должна быть хотя бы лающая собака.
— В шесть сорок ровно. С семьей. В такси. Такси Кларенса Мунди.
Сначала они не поняли, откуда доносится мой голос. Они начали озадаченно осматривать двор.