«Да что же это аз говорю? Смерть за мной пришедши! Господи, да ведь сие значит, что увижу аз Агеюшку с Истомой… Агеюшка, чадце мое медовое, сей час к тебе мама придет, не плачь, потерпи, мое солнышко, потерпи, моя звездочка, колосок мой золотой!..»
— Да я и помыслить такого не могу — с чернецом…
— Ест одну сухую корку в день, запивает колодезной водицей и все молится, все молится!
Долго еще с решимостью и надеждой размышляла Феодосья, стоя в своей деревянной келье. И исходил от нея такой светлый аер, что ни один зверь лесной, ни волк, ни филин, не посмел тронуть ее. А потом сморил жену сон, да так неожиданно крепко, что сухарь свой она дожевала прямо во сне. Грезился ей Симеон Столпник, что стоял на высоком столбе, у подножий которого росла пальма, похожая на перевернутую елку. «Тоже стоишь?» — вопросил Симеон Феодосью. — «Стою». — «И сколь давно?» — «С ночи. А вы?» — «Сорок лет» — «Олей! О! Нет, я только с ночи». Потом привиделся Феодосье Агеюшка и потому просыпаться ей не хотелось. Но потянуло дымом. И Феодосья проснулась.
— А ты что же все молчишь, прелепая княгинюшка? — грудным вибрирующим голосом тихо спросил Истома Феодосью, ненароком оказавшись возле нее.
— Ничего я не творила с утробой, ей-Богу! — рыдая, клялась Феодосья.