Приблизительно раз в неделю дядя Вернон взглядывал на Гарри поверх газеты и кричал, что мальчишку надо подстричь. Гарри стригли чаще, чем всех остальных мальчиков в классе вместе взятых, но толку от этого не было никакого, так уж у него росли волосы — во все стороны.
В половине девятого мистер Дурслей взял портфель, клюнул миссис Дурслей в щеку и попытался поцеловать на прощание Дудли, но промахнулся, поскольку в это самое время Дудли устраивал скандал: метался в стуле и отчаянно швырялся овсянкой. «Зайчик мой», прокурлыкал мистер Дурслей и вышел за дверь. Он забрался в машину и задним ходом выехал со стоянки дома № 4.
— Как же это ты не знаешь про мамку с папкой! — вскричал он. — Они ж знаменитые! И ты — знаменитый!
— Как я вижу, тебя не так просто отвлечь от этой мысли. Что ж, камень. Профессору Белке не удалось забрать его у тебя. Я прибыл как раз вовремя, чтобы предотвратить это, хотя, должен сказать, ты и сам очень неплохо справлялся.
— А что это вы тут делаете? — раздался голос из противоположного угла комнаты. Из-за кресла показался Невилль, с зажатым в руке Тревором — свободолюбивой жабой.
Это было великолепное зеркало, высокое, до потолка, в золоченой раме, украшенной богатой резьбой, на подставке в форме когтистых лап. Поверху шла инкрустированная надпись: «Иов тяин евор косон килен».