– Я, черт побери, с ней, – заорал он по-английски, – и я, черт побери, за последние полчаса чуть не сдох! Ты что?! Ненормальная, в конце-то концов?! – со слова “ненормальная” он почему-то перешел на русский, и Ольга вдруг подумала быстро, что он непременно чем-нибудь в нее швырнет. – Я не знаю, где ты!
Тебя никто сюда не звал. Убирайся обратно. Здесь не любят прохиндеек и проституток. Здесь не станут с тобой шутить. Убирайся, или ни один любовник не опознает твой разукрашенный труп.
Никто и никогда не узнает, как трудно удержаться на вершине – одной. “Ты доберешься, – сказал ей как-то Соловьев, тоже вышедший в телевизионные монстры. Они курили на лестнице в “Останкино”, сидя рядышком, как влюбленные на крылечке, а впереди еще была почти целая ночь работы. – Ты влезешь на эту свою вершину, и будет тебе там одиноко и холодно, а впереди только новая вершина”.
– Ники, а какое тебе дело до того, кто будет вести программу?!
После чего главный сменный редактор просматривал сообщения, оставлял два или три действительно важных и правил их сам. Потом верстку смотрел ведущий и еще раз правил “под себя” – под свой стиль ведения и особенности речи. Например, Гриша Масленников, ведущий одиннадцатичасового выпуска, терпеть не мог шипящих и свистящих, и ему как-то удавалось переписывать текст так, что в нем не было ни одной буквы “ш” или “ц”. У Храбровой не имелось никаких особенностей речи, Алина говорила, как диктор времен Анны Шиловой и Юрия Левитана, и она поправляла текст лишь слегка, делала его более красивым и звучным.
– Приделаешь волосы как-нибудь! Так, чтобы было не видно!