– Иди ты! – вдруг тихо сказал Ники почти ей в ухо.
– Уезжаю, – ответил Ники и захохотал. – Прямо сейчас.
Он отшвырнул в сторону негнущиеся полоски жалюзи, дотянулся и открыл окно. Полоски ерзали по затылку и воротнику рубахи.
– Я, черт побери, с ней, – заорал он по-английски, – и я, черт побери, за последние полчаса чуть не сдох! Ты что?! Ненормальная, в конце-то концов?! – со слова “ненормальная” он почему-то перешел на русский, и Ольга вдруг подумала быстро, что он непременно чем-нибудь в нее швырнет. – Я не знаю, где ты!
Тебя никто сюда не звал. Убирайся обратно. Здесь не любят прохиндеек и проституток. Здесь не станут с тобой шутить. Убирайся, или ни один любовник не опознает твой разукрашенный труп.
Никто и никогда не узнает, как трудно удержаться на вершине – одной. “Ты доберешься, – сказал ей как-то Соловьев, тоже вышедший в телевизионные монстры. Они курили на лестнице в “Останкино”, сидя рядышком, как влюбленные на крылечке, а впереди еще была почти целая ночь работы. – Ты влезешь на эту свою вершину, и будет тебе там одиноко и холодно, а впереди только новая вершина”.