Следующие два дня помню смутно. Из жара бросало в холод, озноб сменялся испариной. Зверски хотелось пить, но котелок был чересчур маленький. Как мог, экономил питье, стараясь тянуть каждый глоток. Хорошо, что хватило ума заварить остатки лопухов. Теперь остывшее питье стало спасением. Добрести до ручья у меня просто не хватило бы сил.
— Терпеть, что меня предателем выставляют? — хмыкнул я.
— Так какого же хрена… — начал закипать я, но из уважения к сану пропустил все то, что хотел сообщить о патере: — Да как же такое возможно?!
Вот и пойми этих женщин. Только что рассталась с суммой, на которую можно вымостить простынями весь город, а из-за ерунды… Ну с другой стороны — деньги эти были чужие, а простыни — кровные. Я не стал препираться, а бросил на стол талер. Замечу — свой собственный талер! Копаться в сумках, выскребать медяки мне было лень.
— Стой, стой! — Старик встал между Лешеком и Евгеном, готовыми сцепиться. — Нельзя вам его убивать. Хоть ты его прибьешь, хоть Андрияш, люди его обидятся, а они нам еще пригодятся. Лучше я сам… — Старик ухватил одноглазого за шею так быстро, что мы не успели и ойкнуть. — Значится, так, — приговаривал дед, пригибая гураля к земле: — Дураков, говорят, учить нужно. А тебя, парень, учить поздно…
— Да что деньги? — всплеснул руками Лабстерман. — У вас на уме лишь деньги, деньги… Я говорю не о серебре, а о своем душевном равновесии.