— Терпеть, что меня предателем выставляют? — хмыкнул я.
— Так какого же хрена… — начал закипать я, но из уважения к сану пропустил все то, что хотел сообщить о патере: — Да как же такое возможно?!
Вот и пойми этих женщин. Только что рассталась с суммой, на которую можно вымостить простынями весь город, а из-за ерунды… Ну с другой стороны — деньги эти были чужие, а простыни — кровные. Я не стал препираться, а бросил на стол талер. Замечу — свой собственный талер! Копаться в сумках, выскребать медяки мне было лень.
— Стой, стой! — Старик встал между Лешеком и Евгеном, готовыми сцепиться. — Нельзя вам его убивать. Хоть ты его прибьешь, хоть Андрияш, люди его обидятся, а они нам еще пригодятся. Лучше я сам… — Старик ухватил одноглазого за шею так быстро, что мы не успели и ойкнуть. — Значится, так, — приговаривал дед, пригибая гураля к земле: — Дураков, говорят, учить нужно. А тебя, парень, учить поздно…
— Да что деньги? — всплеснул руками Лабстерман. — У вас на уме лишь деньги, деньги… Я говорю не о серебре, а о своем душевном равновесии.
— Мне пришлось укрываться до вечера, а потом я украл чьи-то штаны… И чуть не попался! — попенял мне Любек.