— Оставь, говорю, — твердо повторил Арьен в ответ на растерянный взгляд отца. — За побег свой они уже расплатились, и даже с лихвой. А за все остальное они не ответчики. Наоборот. У них хорошие задатки и сильная воля. Они держались достойно и заплатили с избытком. Оставь их. Пусть отдохнут покуда. Нам и без них есть о чем поговорить.
— Не иначе, эти малолетние охламоны здорово накуролесили, раз домой глаз не кажут, — сокрушенно вздохнул Арьен. — Я потому и решил сначала тебя проводить, а потом уж за них приниматься. Неловко как-то при других за щенками подтирать. Откуда я знаю, что они понатворили. С девицами высокородными любовь недозволенную крутили? С юнцами на поединках дрались? Кого мне придется умаливать, перед кем извиняться за наших мальчишек... полно, да в Луговине ли они? Надо ли мне их за шкирку домой волочить — или разузнавать, куда они подались из Луговины? Думал я сам управиться... но раз уж нас так не ко времени судьба свела...
— Буду, — невозмутимо ответил Арьен. — А ты что подумал?
— Пожалуй, не стоит, — ответил Эннеари после недолгого раздумья.
Уже оттаскивая Эннеари, Лерметт понял, что опоздал, что спасти он эльфу сумеет только жизнь. Такое долгое, бесконечно долгое мгновение... нет, раскроить голову камень уже не поспевает, и сломать хребет — тоже... а вот теперь опаздывает уже Лерметт, опаздывает непоправимо... и только мучительный вскрик Эннеари, когда камень всей тяжестью оседает ему на ноги... вскрик — и хлесткая пощечина темноты.
Тут только Лерметт все понял и вспомнил — и по лицу его так и хлынули жаркие слезы благодарности и скорби. Раньше он думал, что это просто говорится так для красного словца — жаркие слезы. Разве слезы бывают горячими? Ерунда сплошная. И лишь теперь он понял, что это не ерунда, а правда, несомненная и мучительная. Слезы, катившиеся по его щекам, были жаркими, жгучими, как его горе, и он не мог бы их удержать, даже если бы и хотел — впервые в жизни.