Уже оттаскивая Эннеари, Лерметт понял, что опоздал, что спасти он эльфу сумеет только жизнь. Такое долгое, бесконечно долгое мгновение... нет, раскроить голову камень уже не поспевает, и сломать хребет — тоже... а вот теперь опаздывает уже Лерметт, опаздывает непоправимо... и только мучительный вскрик Эннеари, когда камень всей тяжестью оседает ему на ноги... вскрик — и хлесткая пощечина темноты.
Тут только Лерметт все понял и вспомнил — и по лицу его так и хлынули жаркие слезы благодарности и скорби. Раньше он думал, что это просто говорится так для красного словца — жаркие слезы. Разве слезы бывают горячими? Ерунда сплошная. И лишь теперь он понял, что это не ерунда, а правда, несомненная и мучительная. Слезы, катившиеся по его щекам, были жаркими, жгучими, как его горе, и он не мог бы их удержать, даже если бы и хотел — впервые в жизни.
Вот как... что же за дело у наследного принца может быть за перевалом — да еще такое, что его от одного упоминания на сторону перекашивает? Странно. Может, спросить... хотя нет, не стоит. И так уже наспрашивался вдосталь. Еще, чего доброго, усмотрит принц в этих расспросах что-нибудь для себя обидное... нет, не надо ничего разузнавать. По крайней мере, сегодня.
— Осмелюсь спросить, господин, — подал голос один из лучников, — а мы для чего?
— Дозвольте обратиться, господин, — не отставал настырный лучник.
— Лерметт, — настойчиво произнес Эннеари, — в чем дело?