— И что же? Ты теперь всех людей грязью поливать станешь? Если один-единственный человек оказался...
— А зачем оставлять? — произнес он медленно, заранее наслаждаясь своим торжеством. — Было бы куда ее привязать, а оставлять не придется.
— А что тут сделаешь? Может, днем бы раньше... и то навряд. Нет. Мы можем увезти их отсюда... мы должны их увезти... но живыми ты их почти наверняка не довезешь. В себя они уже не придут. Жизни им осталось... ну, день, от силы два. Человек бы на их месте и вовсе замертво рухнул. Одно слово, что эльфы.
— Домой, — велел он, хлопнув жеребца по серому в яблоках крупу.
Отец еще что-то сказал... кажется, спросил о чем-то — но Эннеари его уже не слышал. А если бы и слышал, то не ответил. Не сумел бы. Он дара речи лишился от ярости и стыда. Такое с ним случалось редко, но именно так и выглядело у него крайнее исступление гнева или горя — безмолвное, беззвучное и бесслезное. Может, оттого, что бессильное? Запоздалое?
И тут неугомонный Арьен выказал исключительно несвоевременную наблюдательность.