Хотя до странного пятна оставалось саженей двести, Семён пошёл вниз. Ясно, что нет там ничего, а не посмотришь — покою не будет. Изноешься, думая о брошенных бурдюках.
В одном Семёну повезло, янычара в нём не признали, а если и признали, то сочли за благо промолчать. Много ли корысти глядеть, как красуется на колу отрубленная голова, а живой раб ценой равен трём верблюдам. Деньги дороже справедливости.
— Это верно, — согласился Семён, — но Мусе я бы ничего не дал, разве что в аду головешек. Волк он душепагубный, зверь человекоядный.
— Это я сейчас тебя убивать пришёл, а тогда хотел о Дуняше спросить, не знаешь ли, что с ней сталось.
Игнат Заворуй объявился на следующий день, пьяный и с жареным гусем под мышкой. Не иначе — промышлял по окрестным имениям. Жир с гусиного бока пятнал суконную свитку, но Игнат того не замечал.
— Какая же? — задал Семён давно ожидаемый вопрос.