Игнат Заворуй объявился на следующий день, пьяный и с жареным гусем под мышкой. Не иначе — промышлял по окрестным имениям. Жир с гусиного бока пятнал суконную свитку, но Игнат того не замечал.
— Какая же? — задал Семён давно ожидаемый вопрос.
Минуло меньше недели, и от Москвы подошёл царский окольничий и воевода князь Юрий Барятинский со стрельцами, а с ним же солдатского строю полковник Матвей Кравков с подначальными людьми, урядниками и рядовыми солдатами, всего до тысячи человек. Не желая напрасного смертоубийства, воевода из Тулы выходить не стал, а отправил к Упову Броду посыльных, требуя от казаков покорства, возврата награбленного и выдачи беглых холопов вместе с теми казаками, что не издавна казакуют, а пришли на Дон после года семь тысяч сто шестьдесят девятого от сотворения мира. Остальным окольничий приказал, не мешкая, сниматься и идти откуда пришли, на Дон, понеже в полку им без нужды быть негде. Туда же, на Дон, заранее отправлено было жалованье казакам. Власти понимали, что воинским людям спокойней пропивать жалованную деньгу, чем ворованную. А что жалованье не на всех прислано, а только по старым спискам, так оттого среди казачества несогласие выйдет, что тоже нелишне.
— Потом ещё сбегаем, с корзиной, — сказал Семён, опамятовавшись. — А это повари, сухариков старых накроши, тюрька выйдет — лучше не бывает.
— А обратно по весне как пойдём? — говорил кто-то. — Запрут нас на Яике, что рыбу в приколе.
Затемно три конные сотни вышли с дневной стоянки. Шли тихо, чтобы ни единая железяка не брякнула в ночной тишине. Обмотанные тряпками конские копыта неслышно ступали по кремнистой земле. Сухой Лог, заросший ракитником и глухим бурьяном, вывел отряд к Юшкову.