Я запустил в него эфесом. Промахнулся с трёх шагов; жалобно брякнув о стену, огрызок фамильной шпаги проскакал по комнате из угла в угол.
В этот момент я был готов кидаться на двери камеры, умолять о пощаде и призывать к справедливости. Только немыслимое усилие воли спасло меня от этого позорища; отчаяние иссякло, но тоска осталась.
Воришка скорчился на каменном полу, изо всех сил прижимая руки к животу. Женщина икнула. Старикашка сидел неподвижно, спокойно сидел, вроде как у себя дома, но одноглазый разбойник жался к его колену, а потому вся компания выглядела дико. Фальшиво выглядела, как на лубочной картинке, изображающей житие какого-нибудь доброго отшельника…
— Вот именно, — буркнул я уже раздражённо.
Птица, кружившая в моём сознании, приостановилась, будто увязнув в горячем полуденном воздухе.
— Убью, — равнодушно сказал я близнецам. И примерился мечом — сперва правому голову снести, потом левому.