– Она! Башкой своей седой то и дело в пол – бац! Чисто дятел!
С каждым шагом он проникался святостью этой земли, и даже белесо-серая известковая пыль, густо осевшая на дороге, строениях и чахлой растительности, не могла поколебать ощущения святости и умиления. От пыли у него проступили слёзы на глазах, и Павел Андреевич счёл это знаком. Чуточку дребезжащим голосом он затянул негромко одну из знакомых с детства молитв, подходя к Святому Граду.
– Иди, – и рукой машет, – у меня теперь завидок нет, сам через пару месяцев мяч буду гонять.
– Дядя Фима! Я не жадный! Но заглядывая вдаль, так скажу: зачем мне… это? – трясу пачкой бумаг, – Настоящие давай!
-- А как тогда разговаривать?! – в один голос выдали Левинзон с Турчаниновым, злобно покосившись друг на дружку.
Мишку почти тут же увели, готовить к операции. Но и нас не вдруг отпустили, а накапали сперва чего-то на спирту.