— Живой! – вырвалось само, а потом подумал, и повторил ещё раз, уже твёрдо, – Да, живой! Захотелось объяснить, как это здорово – просто жить! Без дикой головной боли, от которой хочется зарезаться, галлюцинаций, скручивающих всё тело болезненных спазмов, тяжелого духа инфекционного отделения. А потом и передумал… да и зачем? Не поймёт. Сам может подумать иначе, но нет. Не поймёт.
– Не пыхти! На Хитровке меня иначе видят! Как запомнили бегунком растерянным, с зарёванной мордой лица и испуганными глазами, так и осталось. Хоть обпойся потом, хоть обтанцуйся, хоть кулаки обтеши до костей о чужие физиономии!
Потом выпытывать начал об отступлениях в вере, о злоумышлениях против властей. Ну… наговорил ему не того, што на самом деле, а как говорить положено. И всё равно епитимью влепил! За неискренность.
– Первая! – он загнул палец, – Говорят, шо грешно радоваться чужим бедам, но я таки говорю – око за око! Жандарм в рясе, от которого вы зубами скрипели, ныне в больнице. Холера! Жив, и скорее да, чем ой, но всё вполне серьёзно, вплоть до длинной поправки здоровья, переводом куда-нибудь неблизко.
После парочки таких случаев я озверел, и пользуясь тренерской властью, поменял Хаима Бляхера на Вовку Турчанинова. Огольцы мои малость присмирели, начав нормальную игру с распасовкой и комбинациями, а расстроенный донельзя Хаим сел за полем, уткнувшись сырым лицом в коленки.
– Э-э… – потомственный почётный гражданин подвисает от явного несоответствия возраста и уверенного, взрослого поведения.