Беспамятство моё, да жизнь деревенская, ученичество и Хитровка, Одесса, дядя Гиляй и братание с Чижом да Пономарёнком. Без малейшего неодобрения о кровном братании, только головой этак задумчиво, и осуждением вот даже и на йоту не повеяло.
Дядя Фима заторговался за рыбу, а потом и за меня, как носильщика. И таки заэксплуатировал! По дороге я головой обвертелся. Интересно, страсть! Другая страна, и даже немножечко – другой мир.
… – гостил у нашего доброго царя в чертогах северных, подземных, – ёрнически рассказывал он, умело чередуя псевдорусский стиль повествования с одесским местечковым, – хлеб-соль там ел, водой болотной запивал, што другое только издали видел.
– Корноухий, да. Типаж! А я… – он смущённо дёрнул плечом, – художник всё-таки. Пусть начинающий, но глаз-то пристрелян! Все эти типажи, образы… учат! Ну и сам по городу ходишь, постоянно примечаешь такое, художественное. Вот и второго случайно взглядом зацепил. Такой себе неприметный, ажно глаз соскальзывает. Вот и…
По случаю воскресного дня посетил церковь, отстояв службу. Велась она на греческом, но священник, пожилой грек со страдальческим лицом, вставлял фразы то на арабском, а то и на русском, специально для наших паломников.
Если уж мне тяму хватило составить психологический портрет кайзера, то наверное, интересный материал собрал.