Ему никто не ответил, но Чапа замолчал, стал смотреть в окно, на Москву.
– Иди, Никита, напиши бумагу и оставь у секретаря, и езжай домой, скоро с тобой свяжутся.
– Значит, зря расстреливали всю семью, – задумчиво сказал Сталин.
– Товарищ Ягода, здравствуйте. Да, это я. У меня вот какое к вам дело. Ночью было совершено преступление. Да. Да. Вы в курсе? Отлично. И у нас есть один вопрос по этому поводу. Я понимаю, что это служебная информация. Я вас прекрасно понимаю, тем не менее, мне хотелось бы знать, кто ведёт это дело. Угу. Так. Я понимаю, что на деле стоит гриф секретности. А вы понимаете насколько значимо для нас это дело?
– Партизанка, значит, – чуть не прослезился дядя. – Родная моя. Давай-ка выпьем, раз самогон пить умеешь.
Дверь отварилась без стука, и не секретарь появился в кабинете, а совсем другой товарищ. Без приглашения и разрешения в кабинет вошёл сам Эфраим Маркович. Остановился, улыбался, глядел через золотое пенсне, и не стал садиться в кресло посетителя. Видимо для него это было низко.