На это я смог только беззвучно разевать рот, словно окунь, только что снятый с крючка.
– В физике, – отмахнулся он, – порой достаточно интуиции. Математика – лишь аппарат. Эйнштейн не только не мог разработать математического языка под свои прозрения, но даже не знал, что такая математика уже существует.
Я промолчал. Счастливчик – с этим не поспоришь. Но отчего же тогда бывает так хреново?
– К тому же, – вдруг негромко добавил папа, – нет какого-то особого достоинства в том, чтобы любить за жизнь только один раз.
– Ты как на Марс улетел, – воскликнула она, – отклик с очень большой задержкой. Пошли, Леонид Витальевич сказал сразу к нему вести.
«Да и то не так важно. – Я опять обнаружил себя у плаката с надписью „Пахтакор“ и недовольно поморщился: – Ох, лажаю! Все время ведь лажаю!»