Я отряхнулся, насколько мог, и поплёлся на свет Божий.
— Помоги мне сесть в седло, она высокая… Знаешь, они все говорили, что у тебя нет друзей. Вообще. О тебе никто не знает?
На жандармов она теперь покрикивала. Скелеты игнорировала. О моих вассалах, с которыми мне приходилось встречаться по делу, отзывалась так: «Чего-то этот толстый глядит нелюбезно, ай нет, государь?» И я как-то не очень понимал, как её приструнить и надо ли это делать.
Я этого так и не понял. И герцог Карл уж конечно не стал моим другом. И все эти натужные попытки доставить удовольствие моему августейшему телу изрядно меня утомили.
Меня окончательно окрестили Стервятником. И всё время норовили намекнуть, что от меня мертвечиной несёт. А может, когда и несло: бывало, придёшь на рассвете, вымотанный, будто на тебе поле пахали, руки болят, голова чугунная…. Завалишься спать в башне в чём есть, и когда потом идёшь мыться и переодеваться, то действительно не розами благоухаешь. Но ведь кто чем занят! От мужиков навозом пахнет, от рыцарей — лошадьми, от егерей — зверинцем, от ловчих — псиной, и никто им в глаза не тычет. Но я ведь некромант! Я оскверняю могилы! Я нарушаю благородный покой умерших! Я — святотатец!
«Вы прекрасны, государь! Прекрасны!» А то я не знаю, что они думают! Уж говорил бы прямо: «Вы ужасны, государь! Ужасны! Вы просто отвратительны!» — куда бы забавнее вышло.