— Небось, не смутные века, чтоб за этакую малость на каторгу отправлять… эпатажно, конечно, но Себастьян — взрослый мужчина… сам разберется, с кем ему… — Евстафий Елисеевич почувствовал, что краснеет, все ж таки тема беседы была не самой подходящей.
— Она свела его с ума. Той ночью она пришла ко мне через зеркало. Дядька Стань, наш ведьмак, никогда-то зеркал не любил, а я не слушала… я была так красива… все говорили… и как девушке без зеркала? Той ночью спали все, и я тоже спала, только понимала, что происходит… она вышла из зеркала, такая холодная, ледяная просто-напросто. Она перешагнула через моих собак, а со мной всегда ходили волкодавы, их дядька Стань натаскивал… и они не очнулись, и чернавка, которая в ногах спала, тоже не очнулась. Я хотела закричать, но не смогла. Она же наклонилась к моему лицу и поцеловала.
— Боюсь, — Евдокия стиснула портфель. — Что бы вы ни написали, матушка решения не изменит. Более того, не она, а я вложила в это мероприятие пятьдесят тысяч злотней, а потому имею полное право видеть, на что они были… или будут истрачены.
— Пущай уж действует по старому плану… а мы приглядимся… приценимся… авось и учуем чего.
Об этом думать было странно. И Гавел позволил себе не думать.
Ощупал Гавела с ног до головы, а потом и с головы до ног, подметив и дешевую его одежонку, изрядно измятую, грязную, и картуз, съехавший на самый затылок, и лицо некрасивое, с морщинами и редкой щетиной. Не укрылись от этого взгляда и мелочи, навроде свежего синяка под левым глазом и характерной припухлости губы…