И обида заставила Лизаньку прикусить губу.
Исчезали буквы, растворяясь на гнилом пергаменте страниц, но лишь затем, чтобы выпустить иное…
— Урм, — он решительно повернулся к Себастьяну и, заглянув в глаза, произнес. — Агху!
…ей двадцать семь, а скоро и двадцать восемь будет…
Холод уходил, таял, не то от запаха хлебного, не то от жара раскаленное печи.
— Я рад, что ты вернулся, — скажет Себастьян уже в купе первого класса, сожалея о том, что не поговорили-таки нормально.