Остальные настолько растерялись, что начали стрелять, только когда их число сократилось примерно на четверть. Смысла в их стрельбе, впрочем, не было никакого, так что всё происходящее скорее напоминало стрельбу в тире по мишеням. Оставшиеся в живых быстро это поняли, и частью побежали к фургонам, а частью попытались сократить разрыв. На меня налетел степняк с совершенно дикими глазами — свою винтовку он уже успел потерять, но зато размахивал здоровенным кинжалом. Я никак не успевал в него выстрелить, и сам не понял, почему он вдруг полетел от меня по длинной дуге, ударился спиной о фургон, и сложился в позу, которая была невозможной для человека с целым позвоночником. Собственно, на этом степняки рядом с нами как-то внезапно и закончились. Сканированием легко определялись несколько человек в стороне, которые быстро удалялись, но преследовать их никто не захотел. Из вагона слышалось журчание и резко пахло спиртным.
— Не куксись, — ободрила меня Фрида, — долетишь куда там тебе надо. Днём раньше, днём позже — какая разница?
— Про меня, мещанскую дочь, вообще упоминать не будем, — хмыкнула Гана.
Так, мы, похоже, снова переключаемся в режим Востриков. Ну, я тоже так могу.
Я опять посмотрел вниз и удивился чистому полу, вспомнив вдруг, сколько дохлых крыс мы сюда свалили. Куда исчезли останки — их похоронили? Съели? И если съели, то кто именно? Если сами крысы, то это плохой признак — с каннибалами дел иметь не хотелось бы.