Лицо Генриха озарила одна из его лукавых улыбок, которые были ему свойственны и которые словно хотели сказать, особливо Маргарите: «Будьте спокойны, душенька моя».
– Больна? – переспросила Екатерина, ни одним мускулом лица не выдав интереса, какой возбудил в ней этот ответ. – Усталость от безделья!
– Ни о том, ни о другом, государь, – сказал Генрих. – За чувства моей жены я ручаюсь.
Кормилица пошла исполнять приказание, а Карл, так как было еще рано для осуществления его замысла, сел писать стихи.
– А кроме того, это прекрасное исповедание: оно так просто, так чисто! – подхватил Ла Моль.
– Отец, тут есть еще одно обстоятельство, которое требует, чтобы мы были очень осторожны: ведь вы знаете что королева-мать всюду сует свой нос, но об этом деле она пока ничего не знает, поэтому мы должны все держать в тайне, чтобы королева ни о чем и не подозревала, а то она со своей сварливостью испортит наше дело.