Таксист по-русски болтал довольно бойко, но у Ильи своя пластинка крутилась, отвечать он не мог. Разжился у него, правда, куревом, водка затребовала.
Ничего, привык без телефона. Хотя до посадки только о нем и мечтал, матери за год на день рождения заказывал, в универе на парту выкладывал сразу, как приходил на пару, чтобы девчонки восторгались диагональю экрана.
Куда влез! Зачем? В чужое. Угробишь себя. И права не имеешь! Какое ты имеешь право к ним лезть?
Илья подчинился и сидел на скамье в печальном помещении, глядел в линолеумный пол. Тоска копилась, неразрешенная, бередила. Отвернувшаяся от него мать перед глазами маячила.
И еще вся их тропинка была пересыпана белым. Ксения думала, это она Хазина приручает, а приваживал – он ее. До Пети она, может, и пробовала, но это он ей больной восторг в прикорм ввел. Порошком он ее и подкупал, и откупался от нее. Все, чего ему не хватало своего – «первым» восполнял. Вдыхал и раздувался, как рыба-еж, чтобы казаться больше, чем есть: чтобы Ксения не подумала, что его можно сразу проглотить.
Она ответила не сразу – а потом вдруг пришла фотография. Илья щелкнул по размытому контуру, чтобы загрузить ее – и ослеп.