– А такое: сейчас они увезут в богадельню маразматика из крайнего дома. А после – твоя очередь!
– У вас было два года, чтобы все уладить, Анита. Теперь решение принято. Ничего не попишешь.
Уве бросил письмо в мусор, к рекламе, завязал пакет, поставил у входной двери, вернулся на кухню, выудил из нижнего ящика магнит и повесил фотокарточку на холодильнике. Бок о бок со «взрывом на лакокрасочной фабрике» – портретом Уве, нарисованным Назанин по дороге из больницы.
На пути, сверкая всеми аварийными огнями, стоит поезд – пыхтит, сопит, охает, стонет, как толстяк, со всего маху влепившийся в стену. Из вагонов на перрон в растерянности выползают всевозможные личности – вероятно, айтишники и прочий никчемный народ, смекает Уве. Он сует руки в карманы.
– Ты ведь можешь сходить к ней и продать батарею, это же не так уж трудно? – Парване решительно скрестила руки над животом.
– Твою мать! – ревет Уве, глядя, как прицеп одним колесом бороздит его клумбу.