— Хорошо, — с чувством почти мерзостным Курт расслышал в мягком голосе сослуживца снова те самые нотки, что проскальзывали при допросах свидетелей. — Зайдем с иной стороны. Ты запираешь комнату, уходя?
— А нас за такое пороли, — улыбнулся Курт с невероятным, немыслимым напряжением, тяжело проглотив облегченный вздох.
Жест отчаяния. Чтобы потянуть время. Чтобы остаться подле нее — еще хоть на минуту, чтобы еще хоть недолго слышать, видеть, почти ощущать — на расстоянии вытянутой руки…
— Вы в самом деле так убеждены в том, что говорили? — неожиданно для себя самого спросил Курт. — Что мне можно верить?
— Это оказался труд некоего римского автора времен едва ли не Христовых — о правилах поведения у трапезы, — слабо улыбнулся Курт, и сослуживец посмотрел на Ланца обреченным взглядом.
Когда спустя безвестное количество времени вновь заглянул Бруно, весьма недоброжелательно напомнив об обеде, Курт даже подивился тому факту, что кроме всего иного в окружающем его мире существует телесная пища, которой надо уделять некоторое внимание; только теперь припомнилось, что ужина вчера не было, завтрак тоже прошел мимо как-то непримечательно и просто, да и сейчас ни о чем подобном думать не хотелось. Подняться и уделить должное участие телу Курт сумел лишь благодаря немыслимому усилию воли, напомнив себе, что, как верно отметил Керн, качающийся от ветра следователь Конгрегации — это непозволительно.