Но увести туда благодарное человечество было невозможно. Свобода была недостижима. Она была слишком близко, чтобы можно было сделать в ее сторону хоть шаг. Она была раньше любой мысли и любого шага.
— Из твоего вампонавигатора, — ответил Энлиль Маратович.
На следующий день в классе Софи поздоровалась со мной не то чтобы неприветливо, но и не особо приветливо — и сразу перестала обращать на меня внимание. Сев за парту рядом со мной, она повернулась к Эзу и начала говорить с ним по-французски. Тот рассказывал что-то смешное, и Софи смеялась так счастливо, что я немедленно стал испытывать ревность.
— Озирис при смерти, — сказал он. — А нового ныряльщика нет. Никто не хочет.
Озирис прошел еще несколько метров вверх, и вдруг его сбил с ног тот же самый кулак, возникший в этот раз сбоку. Опять замелькали цифры, и раздался заливистый электронный хохот.
— Знаю, — сказал он. — Озирис показывал. Вернее, не показывал, а просто не стеснялся.