Домой он попал лишь в начале четвертого, когда урок уже должен был закончиться. Думал, жена заждалась, сердится, но, выйдя из лифта, услышал звуки фортепиано. Наверное гений позже приехал.
Тот вышел, устало потирая переносицу. На заданный дрожащим голосом вопрос: «Скажите-с, жива ль доставленная полицией Лизавета Шелудякова? И ежели жива, не пришла ли в память?» – ответил, что отлично жива, от удара оправилась, ибо ушиб невелик, и говорить вполне может.
В своем депутатском кабинете нервничал у телефона Сивуха, ждал результата. Тяжелый разговор о юридическом статусе рукописи Фандорин оставил на потом. Сначала нужно было ее отыскать.
По поводу истребления очередной христианской души Порфирию Петровичу, конечно, полагалось выразить прискорбие, что он и осуществил посредством вышеприведенного возгласа, однако ж трудно осуждать надворного советника за интонацию, в которой слышалась явственная радость. Еще бы! Казалось, Провидение само решило передать преступника в руки закона.
– Гм-гм, – раздалось откуда-то сбоку глуховатое покашливание.
– Пойдем отсюда, – зашептал приятелю Разумихин, несколько задетый тем, что его участие в деле было столь мало отмечено, хотя именно он первым закричал про подсунутую купюру. – Неужто ты не видишь? Помещик не ради сирот старается, у него своя цель! Чтоб ты всю эту сцену после Авдотье Романовне пересказал, вот чего он хочет!