Гендельсон ликующе заорал, ибо лицо мое было бесстрастное, лицо героя, а второй раз заорал, когда в дальнем конце коридора послышался болезненный вскрик, а молот вернулся, окруженный оранжевым сиянием.
Я уловил намек, пожал в неловкости плечами.
— Что шкура… была бы душа цела… Да будь благословенна Дева Мария… Да святится имя Твое, Любимая…
Боюсь, он ничего не понял, да и я щедро метал бисер, но Гендельсон не совсем уж полный адиет, на ближайших привалах будет присматриваться к паутинам, даже самым крохотным, чтобы заметить эти липкие комочки. Надо же такое открытие: сами по себе нити паутины совсем не липкие!
По ту сторону окна не дальние горы, как я ожидал, а почти такая же комната. В самой середине длинный стол, похожий на рабочий стол на большой кухне для разделки рыбы — добротный, на шести толстых дубовых ногах. Три толстые-претолстые книги в стопке. Четвертая раскрыта посредине, листы желтые, изъеденные, со следами капель воска. Три толстые свечи в массивных медных подсвечниках, больше похожих на пепельницы, человеческий череп… только крупноват, такие люди не бывают.
Из-под корней чистейший родничок, я пожалел, что встретили такое чудо здесь, недалеко от замка, зато когда придет время ночлега, окажемся либо среди болота, либо на каменном плато без капли воды.