Разговор неизбежно свернул на движение Талибан, дорвавшееся до власти в Афганистане.
— Мне нравится твоя палата. — Я старался не смотреть на перевязанные запястья.
Я крепко сжал ему руку. Глаза мои наполнились слезами, и я был рад, что темнота скрывает наши лица.
— Ничего общего с Беркли, должен заметить.
Мы сели на тонкие тюфяки, уложенные вдоль стены. Окно, выходящее на шумную улицу, оказалось напротив нас. Солнечные лучи клином падали на афганский ковер на полу. Еще по углам стояли два складных стула и жестяной самовар. Из него я налил нам чаю.
Тем временем — это, пожалуй, был уже год 1995-й — шурави ушли, и через некоторое время Кабул заняли Масуд, Раббани и моджахеды. Жестокая борьба между группировками не утихала, и никто не знал с утра, доживет ли до вечера. Наши уши привыкли к свисту пуль и грохоту перестрелок, глаза — к трупам и руинам. Кабул в те дни, Амир-джан, превратился в сущий ад на земле. Но Аллах милостив. Наш Вазир-Акбар-Хан война затронула в меньшей степени, в нем было не так страшно, как в других районах.