– Так. Ильин тебя допрашивал, а ты рыдал, как девочка, пока добрый дяденька не спас. Только здесь доброго дяденьки…
У подъезда тосковал Саня. Он мне не удивился, сразу уныло пожал плечами и сказал, что ходил к Серому домой и никого не застал.
– Ага, а тут нет линзы, и экран в два раза больше, и программа не одна, а две, а то и четыре. Самолет пятьдесят человек перевозил, а теперь сто. Здорово, конечно, но это революция, что ли? Я, Вазых Насихович, в институтах не учился, но нам и в школе рассказывали, что есть революция, а есть эволюция. Революция, я так понял, кончилась давно, лет тридцать назад. Теперь все потихонечку идет, как бы от неандертальца к человеку.
Вазых мгновенно разозлился и так же мгновенно успокоился.
Попробовал бы мне кто, кто угодно, сказать это еще вчера днем. Умер бы этот кто, причем не сразу, а медленно и мучительно. А теперь я это сам себе говорю – и умираю. Медленно и мучительно. Это, оказывается, неприятно. И безнадежно как-то.
Услышав окрик директора, Сафаров встал, потер глаза, застегнул рубашку и неспешно побрел в сторону обрыва, ничем не показав, что делает это во исполнение просьбы – или хотя бы что услышал просьбу.