Пробуждение оказалось тяжелым. Несмотря на снотворные, он всю ночь боролся с желанием отправиться в спальню Софии, чтобы порыдать в ее объятиях. Не время сдаваться. Воздержание возвышало его в глазах графини, возвращая былую доблесть, и, хотя ему было плевать, их отношениям это не повредит.
– Отделение паковки, – прокомментировал менеджер, указывая на женщин перед конвейерной лентой, которые облекали каждый предмет в пластиковый чехол, прежде чем он упорхнет в воздух.
Гаэль повиновалась, вглядываясь в аллеи и глубокие тени между крестами. Каменный лес вернул ей ледяной безразличный взгляд. А Одри пока что возилась с замком, ругаясь вполголоса. Чем больше она нервничала, тем меньше осторожничала, бросая в сумку ненужные инструменты с оглушительным звяканьем. У Гаэль было ощущение, что грохот разносится до самой окружной.
Он подошел к глухой решетке и позвонил. Ни лая собаки, ни звуков телевизора: никого нет? Отцу Одри наверняка уже за семьдесят. Поздновато, чтобы вкалывать на заводе. И рановато, чтобы решить умереть на родине.
– Прислушайся, дружок. Чуешь, что там снаружи? Через несколько минут в диспансере ступить будет негде от раненых. Если ты думаешь, что у меня есть время для всяких древних историй…
Этот вопрос согрел ему сердце: даже отребье нуждается в логической целостности.