– Твой отец умер, а брат в больнице, – прошипел он, не сводя глаз с Лоика. – Ты что думаешь, у меня телевизора нет? Если выстрелишь, загремишь на двадцать лет в каталажку, как любой козел. Ты теперь никто, Морван.
– Ты ошибаешься. Я только что приехал из…
Влившись в общее движение, он ощутил странное возбуждение – нечто подобное охватывало его во время грозы, когда он был маленьким. И все, казалось, испытывали то же двойственное чувство: то ли страх, то ли потрясение, то ли веселье. Дети в полном неистовстве тоже мчались вместе со всеми.
Ни тени военной формы. Только хуту, похожие на мексиканских бандитов – увешанные патронташами, босые, – которые перевязывали свои раны, курили или выпивали, с пустыми глазами. Их усталость выходила за пределы простой нехватки сна или физического истощения – это было нечто вроде психического кровотечения, которое ничто не могло остановить. И однако, что-то блестело в глубине их глаз, заставляя опасаться неожиданного взрыва.
– Сначала заскочи за мной. Мы у подножия маяка на Розедо, в Бреа.
В этот момент он узнал силуэт Гаэль на пирсе. Еще более худая и хрупкая, чем обычно. Несмотря на дождь и ноздреватое небо, казалось, что ее сжигает яростное солнце. Солнце, которое гипнотизировало героя «Песен Мальдорора», когда он вскрывал животы своим жертвам, или то, которое ослепляло Мерсо в «Постороннем», когда он нажимал на спусковой крючок. Огромное белое солнце смерти. Она познала этот огонь, когда прикончила Мумбанзу и его людей. Теперь он сжигал ее изнутри.