Платон медленно выдохнул, опустил ложку. Не ожегшись, достал из чугуна две горячие картошины. Ту, что чуток побольше, положил перед собой, другую перед Фектей.
— Вот ведь что интересно, — вслух рассуждал Никита, словно они ещё шли по дороге безвременья, где молча никуда не дойдёшь, — настоящие писатели не стеснялись изрекать самоочевидные истины, не боялись морализаторства. «В человеке всё должно быть прекрасно»… «Глаголом жги сердца людей»… «Над кем смеётесь? Над собой смеётесь!» Потому великие и не устаревают, что их истины просты и несомненны. Пушкин и на войне звучит во всю силу, а какой-нибудь постмодернист… я такого даже представить не могу — жалко и смешно.
Он ухватил Горислава Борисовича за плечи и, не замечая вялого сопротивления, выставил на лестницу.
— Вот отвезу тебя, поеду в город и выправлю охотничий билет. Осенью все утки будут моими.
— Какое стыдно, — отвечала за сына Завадова. — Он и слова такого не знает! Стыд не ёлка, глазам не колко. Бить его надо, а не стыдить!
— Поленов, насколько я знаю, пейзажист, московские дворики писал…