— Казаки! — закричал Ревин. — Я вам не врал никогда! Делай, как я сказал, и мы победим! Верите мне?
— Выглядите бодрячком, но, побьюсь об заклад, восьмой десяток разменяли. Нет?..
— Тогда, может быть, пригласим Вортоша присесть? Полагаю, ему несколько неудобно в шкафу…
Вортош проснулся, когда уже рассвело, и обнаружил себя в горнице в одиночестве. Спал он этой ночью плохо, ворочался, метался, вскидывался то и дело в непонятной тревоге, но, слыша мерное посапывание Ревина и храп хозяина, успокаивался немного, вновь проваливался в тяжелое забытье, то распахиваясь от жары, то кутаясь в пальтишко, которым укрывался.
Евдокии Пепка, конечно, картину живописал в красках, потребовал расправы. Но та, выслушав, приговорила слово в слово то же, что и Савка. Дескать, если негодный работник, так уволь, а драться не смей! А уж коли наказывать, так вас обоих, поскольку оба отличились. Пепку такая першпектива привлекала мало, затаил он на Савку злобу. С черным сердцем ходил, козни разные выстраивал, и нечего лучше не придумал, как подбить Гришку-рябого, что в подмастерьях числился, на недоброе дело. Гришка-то в цеху все время околачивался, улучил он момент, когда Савка мимо проходил по каким-то своим делам, да и толкнул его в спину прямо на трепальную машину. Не устоял Савка на ногах, повалился на валы с острыми зубьями, что шерсть раздирают. Замотало ему руку по плечо, изломало, искрутило страшно. Не своим голосом Савка закричал и чувств лишился. Освободить его из железных челюстей тоже не вдруг получилось, крепко зажало руку, ни взад, ни вперед, хоть пилой пили. Пока ломали машину, на пол целая лужища крови натекла. Евдокия прибежала, глянула – в лице переменилась.
— Но позвольте, мы даже не обговорили условия…