Вот уж подлинно, придумал, Арьен — испугался, что сбудется твое мечтание. Того испугался, что Лерметт полюбит. Ты того бойся, что не полюбит — потому что не успеет. Да и когда ему влюбляться в заезжих эльфиек — ему поглядеть на них толком, и то некогда! Шутка ли сказать — лик земли изменить... а прежде того еще и прорву королей, будь они трижды и четырежды неладны, уговаривать...
— Полагаю, — изрек Лерметт, взглядом веля Алани умолкнуть и склониться над своим пергаментом, словно бы ничего и не было сказано, — теперь мы можем приступить к дальнейшему обсуждению.
— Руку давай, — сурово потребовал Илмерран, едва ли не силком подсовывая под руку Лоайре не очень большой, но явно увесистый камень.
Положительно, обладатель зеленого янтаря Арьену понравился. Жаль будет, если именно он вздумает упираться. Еще и потому жаль, что если Эвелль вздумает встать на крепкие швартовы, его и эскадра с места не сдернет — так, кажется, Лерметт выразился?
В любом доме, в любой стене есть Волчьи Врата, Серая Тень, незримая ни волку, ни человеку — но любой оборотень, и только он, может пройти в нее невозбранно. Скоро Серая Тень в стене, окружающей дворцовый парк, сменится скрипучей калиткой, которую не видит ни один стражник. В ту минуту, когда Эттрейг соступит с Грани, калитка закроется до следующего раза, и тогда он подымется со ставших внезапно холодными ступеней и войдет во дворец.
Лерметт поднял голову и взглянул ему в глаза.